Он не понимал в полной мере того, во что влез. Не понимал.
Не осознавал ни черта.
Сколько ей сейчас? Двадцать шесть — двадцать восемь? Больше? А, может, меньше? Он бы у нее сам спросил, но посмотреть ей в глаза просто не сможет. Стыдно.
Ему, взрослому, самодостаточному мужчине, добившегося всего в этой жизни самостоятельно, стыдно перед молоденькой девчонкой… Пусть их жизненный опыт разнится, не в этом суть, и он более, чем уверен, что свой выбор профессии она сделала осознанно, это не значит, что он понимает или одобряет, хоть и на его одобрение ей плевать. И это не отменяет личного стыда перед ней.
Дима будет защищать его ценой собственной жизни.
Теперь он это понял четко. Именно сегодня.
Она могла сказать, что хочет все проверить на нем самом или на ком-то из парней, но не стала. Сама встала, добровольно, под дуло пистолета. Ведь знала…знала же, что этот ублюдок выстрелит, и все равно сделала это.
Почему он раньше об этом не думал. Точнее, думал, но не понимал насколько это ужасно(и самолюбие тут ни при чем), что эта девочка, еще совсем молодая, может погибнуть, защищая его жизнь, потому что это ее работа?!
От выпитого алкоголя тело поплыло, отяжелело, и он вряд ли сейчас сможет подняться с удобного кресла.
Еще один глоток, но уже не из стакана, а прямо из горла, — кощунственно, по отношению к благородному янтарному напитку, но плевать он хотел на это. Он отчего-то горевал и пытался это горе, ему самому не ясное и не понятное, запить.
Не получалось, правда.
Может позвонить Дрозду и сказать, что они справятся сами?
Сегодня, после услышанного смеха и ее безумного взгляда, Шрайман понял, что, если с ней что-то случится, по его вине, он себе этого не простит. Не сможет.
Не должны маленькие девушки, с болью в глазах, играть в опасные игры взрослых мужиков, — это неправильно.
И ему бы очень хотелось бы знать, кто научил ее играть в мужские игры. Почему она стала такой? За кем гонится? От чего бежит?
Обдумать, зачем ему это, и почему так волнует, не успел.
Дверь без стука открылась, и в нее вошла она, — причина его душевных метаний.
Окинула Игоря долгим взглядом, скривилась при виде почти пустой бутылки виски, но в комнату прошла, еще раз огляделась, уже более внимательно, и присела на соседнее с ним кресло, точнее, развалилась на нем и еще ноги в берцах на стол закинула.
Круто!
Ему, этот ее жест понравился.
Еще и зубочистка между губами зажата и глаза горят каким-то таинственным светом.
Дерзко. С вызовом.
Все в ней, — вызов.
Эта поза. Зубочистка. Берцы. Джинсы и растянутая футболка. Кобура с пистолетом, из которого в нее же и стреляли.
Не ясно только, для кого этот вызов предназначался. Но что-то подсказывало, что не для него.
Шрайману хотелось… хотелось чего-то безумного, непростительного по отношению к ней, того, чего она сама никогда ему не позволит сделать.
Обнять ее? Но, не даст. Никогда.
Пожалеть? За это убьет, не раздумывая.
Может, кому-то это и будет позволено, но не ему, точно.
Перед ним, да и перед всеми в этом доме, а может, и перед всем миром, Димитрия была не настоящая, чужая, холодная, отчужденная. Не настоящая. А что там у нее внутри творится? Он сегодня увидел только самую малость, самый краешек, и его шандарахнуло так, что никак в себя прийти не может.
Она его к себе не подпустит, даже, если начнет доверять.
Открыл ящик стола, достал папку с документом. Прислала секретарь, он думал дотянуть это до завтра, но, раз уж Димка сама зашла…
Папка быстро заскользила по гладкой древесине стола и была остановлена точным жестом ее руки.
Опустила глаза, прочитала первые строчки, и тонкие губы скривились в презрительной улыбке.
— Тебе что-то не понравилось в договоре? — спросила и отодвинула документ в его сторону.
— Не в самом договоре, — снова пробежался глазами по словам, взял ручку и махнул на последнем листе свою подпись, и снова подвинул бумаги девушке, — Все кристально ясно и прозрачно, это-то и пугает. Дима, что происходит?
Она так же, как и он, не глядя, поставила свою подпись.
Договор о найме работника. Специфичного работника. Где прописаны все обязанности, возможности. Вся явки и пароли. Настоящее имя, фамилия, год рождения и место рождения.
Он уверен, что все настоящее, а не очередная ширма.
Она рискует, хотелось бы думать, что ради него, но это было не так.
Зима вела свою игру у него за спиной, и ему бы хотелось знать какую именно и кто является ее врагом. А в том, что этот враг есть, он не сомневался, почему-то.
— А что происходит? — невинно уточнила, — Это просто трудовой договор.
— В простых трудовых договорах нет пунктов о том, что будет в том случае, если кого-то из нас убьют. И нет пункта о том, что, если тебе предложат «заказ» на меня со стороны, ты ликвидируешь предполагаемого заказчика.
— Назовем это расширенным пакетом услуг, — губы, сжимающие зубочистку, улыбнулись, — Я бы на твоем месте беспокоилась о другом.
— И о чем же?
— Почему инициатива подобного договора, гарантирующего твою безопасность в моем присутствии, принадлежит мне, а не твоему заму, приведшего меня в твой дом, к тебе под бок, поставившего меня защищать твою спину.
Равнодушный тон, равнодушный взгляд глаза в глаза.
Что она хотела этим сказать? Что Дрозд не на его стороне? Что он предатель? Мысли заметались в голове со скоростью света, но это всего лишь мысли и ее полунамеки. Без доказательств. Просто слова.
— К чему ты клонишь?
— К тому, что тебе нужно внимательней выбирать свой ближний круг, Игорь. И думать о своей безопасности, я не всегда смогу быть рядом, — она встала, хрустнула пальцами и пошла на выход.
— Что это значит?
— Если в твой дом приходит незнакомый мужик и говорит, что он торгует оружием, не нужно ему радушно улыбаться и пить с ним чай. Запрись в кабинете и позвони мне! Я все решу, я все сделаю, но не нужно больше создавать таких прецедентов. Парней я предупредила, они в курсе, но и ты сам…
— Это касается только мужчин, или ты предлагаешь мне охрану и в свою постель пустить?!
Это переходит уже все возможные границы. Он далеко не монах, а она… что она предлагает ему? Проверять всех женщин, с которыми он решит переспать? И кто их будет проверять? Охрана? Дрозд? Кимура? Или сама Димитрия?
Мерзость!
— Я просто прошу тебя не усложнять мне мою работу, вот и все.
— Дима… ты… этот договор развязывает мне руки, ты же понимаешь это, правда?