Нога уже почти зажила, и доктор Оже больше не появлялся в замке. Велосипед Лизетт починила сама, выпрямив молотком руль и вставив спицы в колесо. Наступил март, и в укрытых от ветров уголках сада зацвели тюльпаны. Лизетт подрезала розовые кусты, спиливала пораженные болезнями и замерзшие ветки деревьев, работала в саду до наступления сумерек. Это отвлекало ее от тяжелых, разрывающих сердце мыслей.
Дитера она видела редко, но, встречая его, тут же представляла себе окровавленные тела Поля и Андре со связанными за спиной руками. Дитер уезжал в Париж, в штаб-квартиру Роммеля в Ла-Рош-Гюйон, совершал инспекционные поездки. Но в его отсутствие оставалась такая же строгая охрана. Теперь часовые стояли и у дверей замка, поэтому никто не мог войти или выйти, минуя их. Лизетт оказалась узницей.
Дважды она ездила на велосипеде в Байе, и оба раза чувствовала, что за ней следят, поэтому не заходила в бар «Кандид». Выпив в уличном кафе рюмку анисовой настойки, она возвращалась домой. Элиза была права: Дитер что-то подозревал. Он выжидал, надеясь выйти через Лизетт на других участников Сопротивления, как будто ему было мало смерти Поля и Андре. Лизетт жаждала отомстить за них.
К тому времени как она добралась до Сент-Мари-де-Пон, нога разболелась так сильно, что девушка едва сдерживала слезы. Поездка и на этот раз оказалась бесплодной, однако Лизетт понимала, что должна установить контакт со связным, названным Элизой. Доехав до замка, она прислонила велосипед к стене возле кухни, прошла через пустынный нижний этаж и поднялась в свою спальню.
Было уже пять часов вечера. Мать, наверное, отдыхала, а отец совершал привычную прогулку. Мари предупредила, что пойдет навестить мадам Шамо, заболевшую бронхитом. Устав от очередной бесполезной поездки, Лизетт не раздеваясь легла в кровать и закрыла глаза. Она решила не наведываться в Байе до тех пор, пока не отснимет пленку. Внезапно в памяти Лизетт всплыло лицо Дитера, мужественное и заботливое. У нее возникло странное чувство полного единения с другим человеческим существом.
— Я люблю тебя, — прошептала она, — люблю тебя… люблю…
Под окном послышались торопливые шаги.
— Уезжаете в Кан, господин майор? — прозвучал голос лейтенанта Гальдера.
Лизетт открыла глаза. Ее прошиб пот. Значит, это был сон, а она-то уже поверила, что ужас больше не повторится, что Дитер обнял ее, поцеловал, вышел из комнаты… и не было никакого обыска в деревне, летчика не нашли и не арестовали.
— Да. Проведены дополнительные аресты. Если вторжение произойдет здесь, то местные маки должны быть первыми проинформированы об этом. Хочу сам послушать, что они говорят.
У Лизетт перехватило дыхание. Она не слишком хорошо владела немецким, но следующий вопрос поняла прекрасно.
— А что рассказал летчик, которого мы поймали в деревне?
— Как и можно было ожидать, он ничего не знает о местном Сопротивлении. Два дня назад его расстреляли. — Голос Дитера звучал равнодушно и казался Лизетт совершенно незнакомым и враждебным.
Лейтенант снова заговорил, но девушка больше ничего не услышала. Шаги офицеров затихли, а она уставилась в потолок, окаменев от боли.
Расстреляли. Как Поля и Андре. Интересно, английского летчика тоже застрелили в спину? Лизетт охватила дрожь. Ведь мысленно она уже отдалась Дитеру и даже сейчас, на каком-то примитивном, неконтролируемом уровне, принадлежала ему. К горлу ее подступил комок. Лизетт спустила ноги с кровати, борясь с тошнотой и ненавидя себя.
Значит, сейчас он едет в Кан. Его не будет часа два, а то и больше. Если уж она решила пробраться в главную столовую, делать это надо немедленно.
Но как? Лизетт после ухода Элизы ежедневно задавалась этим вопросом. Помочь ей мог только неизвестный Жан-Жак, но Лизетт не удалось установить с ним контакт. Значит, надо раздобыть ключ, а он есть у одного Дитера. Дубликата не было даже у часовых. Мучаясь от головной боли, Лизетт прижала пальцы к вискам. Став его любовницей, она получит возможность завладеть ключом. Ведь придется же ему снимать китель и галифе. Перед глазами Лизетт поплыли красные круги, она вскочила на ноги и отогнала эту мысль. Нет, она не станет его любовницей. Никогда, никогда, никогда!
Внизу раздался шум двигателя. Девушка ждала, когда он стихнет вдали. Дитер уехал. Лизетт надеялась испытать радость и облегчение, но чувствовала только холод, боль и ужасающую опустошенность.
Она поняла, что уже не заснет. Стоило только закрыть глаза, и перед ее мысленным взором появлялись тела Поля и Андре, лицо английского летчика, бросившего на нее мимолетный взгляд перед тем, как его отправили в Кан, на смерть. А еще пылающие, властные глаза Дитера, убеждающего ее забыть об арестованных… и обо всем, что случилось.
Лизетт решительно вышла из комнаты. Она приготовит чай, потом погуляет вокруг замка и убедится, все ли решетки на окнах столовой заперты. Ведь однажды они оказались незапертыми, и не так уж невероятно, что такое может повториться еще раз. Но тут она вспомнила выражение лица лейтенанта Гальдера в тот момент, когда он узнал, каким образом Полю и Андре удалось убежать. Его ошеломило, что самая важная и секретная комната замка охранялась с такой беспечностью. Конечно, ничего подобного больше не допустят и ее вылазка бесполезна. Наверняка решетки заперты, а солдаты могут заметить, что она чем-то интересуется. Однако Лизетт сознавала, что пора действовать.
Подойдя к лестнице, она увидела, что в холле никого нет, кроме молоденького часового. Девушка с ненавистью посмотрела на него сверху. Он оскверняет ее дом своим присутствием. Украдкой наблюдая за часовым, Лизетт заметила, как он сменил позу и посмотрел на часы. У нее учащенно забилось сердце. Часовому скучно, его начальник уехал в Кан. А вдруг…