— Придется терпеть их присутствие, Лизетт. Это единственный способ выжить.
— Я ненавижу их, — отрезала девушка, как только они пересекли мощеный дворик под прохладными лучами февральского солнца. — Они повсюду; у меня такое ощущение, что мы от них никогда не избавимся.
— Избавимся, — заверил ее граф, и его строгое лицо помрачнело. — А пока надо довольствоваться тем, что майор воспитанный человек.
У Лизетт перехватило дыхание. Майора Мейера она ненавидела больше всех. Других девушка просто презирала, и неожиданная встреча с кем-то из немцев не приводила ее в замешательство. А майор смотрел на нее так, что она испытывала полную растерянность. Одно его присутствие нервировало Лизетт. И все прочие немцы появились здесь из-за майора, так что по его вине замок больше не принадлежал семье Вальми.
— У нас нет причин симпатизировать майору Мейеру, — с отчаянием вымолвила Лизетт.
За двориком находились просторная лужайка и розовый сад. Отец повел ее по заросшим мхом ступенькам к цветочным клумбам, пышно расцветающим летом. Графу нравились старинные сорта: «Слава Дижона» с крупными бутонами, бледная «Офелия». Сейчас кусты роз выглядели чахлыми и невзрачными, и только набухшие бутоны предвещали буйное цветение.
— В Вальми масса ценностей, но до сих пор ничего не конфисковано, — спокойно пояснил граф, сожалея о том, что не надел куртку: солнце пока совсем не грело. — Никто не потребовал, чтобы мы переселились в домики прислуги и освободили помещения для людей майора. Никто не обходится неуважительно ни с твоей матерью, ни с тобой… — Граф прикрыл глаза ладонью. Господи, когда он думал обо всем том, что рассказывали про оккупантов… о грабежах, изнасилованиях, ему становилось жутко. По крайней мере солдаты майора Мейера ведут себя пристойно. Несколько дней назад граф вслед за майором зашел на кухню. Мари в этот момент переносила тяжелую кастрюлю с плиты на стол, а двое солдат стояли у нее на пути. Мари некуда было поставить горячую кастрюлю, и она попросила разрешения пройти, но солдаты не пропускали ее и смеялись, видя, с каким трудом кухарка держит кастрюлю. Майор приказал солдатам немедленно извиниться, и они с неохотой подчинились.
Анри де Вальми заинтересовал этот случай. Солдаты совершили мелкий проступок, чем вызвали недовольство майора. Сам Мейер не извинился перед графом за поведение подчиненных, однако дал понять, что не допустит никаких вольностей, пока он и его люди проживают в замке. И граф был благодарен ему за это.
— Майор пригласил меня сегодня после ужина выпить с ним коньяка, — сообщил граф, гуляя с Лизетт по узким тропинкам.
Девушка остановилась.
— Папа! Ты разве забыл, кто он такой? Он же немец. Этот человек не имеет права находиться в Вальми. Приглашать тебя пить с ним коньяк в твоем собственном доме… Да это же оскорбление! Неужели ты не понимаешь?
— А если это поможет мне проникнуть в его комнаты? — многозначительно осведомился граф.
Лизетт растерялась:
— Вот как? Значит, только поэтому ты и принял его предложение?
— Не знаю, но чем больше времени я буду проводить с ним, тем вероятнее, что удастся раздобыть информацию для Поля.
Лизетт взяла отца под руку, и они пошли дальше.
— Майор ничего тебе не скажет, — уверенно заявила она. — Не тот он человек, даже спьяну не проболтается. А то, что нам нужно, хранится за дверями столовой.
— Да, — задумчиво отозвался граф. — Один комплект ключей, и один часовой… Отнюдь не безнадежная ситуация.
Лизетт радостно улыбнулась:
— Конечно, папа, если мы будем действовать решительно.
Они гуляли по пустынному саду. Глаза Лизетт горели от предвкушения борьбы.
На следующее утро юная аристократка ехала на велосипеде через лес в Сент-Мари-де-Пон. Она любовалась цветами, и взгляд ее был гораздо благодушнее, чем неделю назад. Майор Дитер Мейер отвечал перед Роммелем за укрепление береговой обороны. Теперь девушка знала это точно. С облегчением вздохнув, Лизетт пересекла мост и последовала дальше мимо желтых нарциссов и пурпурных крокусов. Отныне она будет не просто связной, а добытчицей информации. И если повезет, ее информация окажется важной.
Вдоль улиц деревни стояли подстриженные деревья, и на них уже зазеленели почки. Добравшись до площади, Лизетт устремилась к кафе. Наступала весна, возможно, последняя весна немецкой оккупации. Обрадованная этой пьянящей мыслью, Лизетт поспешила в кафе и возликовала, услышав знакомый голос Поля.
Прислонившись к оцинкованной стойке бара, он разговаривал с Андре. Его поношенные вельветовые брюки покрывала пыль. Поль носил очки. Он был такой высокий и худой, что рукава рубашки и пиджака едва доходили ему до запястий. Поль родился и вырос в Сент-Мари-де-Пон, и жители ценили этого чудаковатого учителя. Школьники сейчас обедали, а Поль, как всегда, проводил время в деревенском кафе, поскольку именно сюда стекались все слухи.
Лизетт мельком взглянула на Поля, и он понимающе улыбнулся, но не прервал разговора с Андре. Девушка огляделась. В углу за столиком сидели мадам Шамо и мадам Бриде, у их ног стояли хозяйственные сумки, а на столике — две полупустые чашки с цикорием. Старик Блериот сидел один, а возле двери стоял немецкий солдат и жевал рогалик, глядя на площадь.