Две прелестные баронессы встретились нам по дороге — я был представлен.
Странно показалось, однако: шли недалеко они друг от друга, но не вместе. И у обеих был напряженно-сосредоточенный, диссонансный совсем к этой надрывающийся от счастья природе вид.
— Сестры? — шепнул я.
И в ответ получил от Сашки кивок:
— Знаешь, обе хотят в наш театральный кружок. Только идею предложили для постановки странную.
И «идея» их приключилась, хотя не в этот, вероятно, пойдет рассказ.
Какая-то ранняя птичка запела-зачирикала громко, от радостного кругом зеленого мира; ах, если бы господин Шекспир, никогда не покидавший пределы Англии...
— Sorry-sorry! — раздалось с самой улицы от слегка опоздавшего дяди. — К счастью для меня, еще не начинали?!
— Пиво пьем отменное, — небрежительно произнес Сашка.
По сухости в Сашином голосе и знании всего и вся, дядюшка в мгновение проник в ситуацию:
— Так, господа, кому лекция — лишь время для забавы, в беседке можно пить пиво, чай и даже водку из соседнего трактира. Остальных попрошу в гостиную. Ты, Александр Николаевич, возьмешь на себя роль председателя?
— Да, но...
— Отлично. Прошу вас, князь. Начинайте.
В гостиную, не желая попасть к разряду второго сорта, явились, конечно, все.
Дядя сделал ободряющий знак Островскому, и тот в коротком вступительном слове объявил:
— Мы собрались, господа, чтобы послушать лекцию о подлинном, так сказать, авторстве Уильяма Шекспира — тема, которой в последние свои два года учебы в Гарварде усиленно отдавал свое время наш коллега. Прошу вас, князь.
Саша начал весьма неожиданно:
— Отнюдь не с Шекспира сперва, господа. Начну с великой английской королевы Елизаветы I. Вы знаете, что претендентов на престол, после Генриха VIII, с разной степенью юридического права, заявлялось много, по крайней мере — четверо, и Елизавета не была среди первых. Однако по уму, талантам, а среди них есть и очень редкий талант государственного управления, по всем этим качествам Елизавета была самой первой. Рекомендую всем посмотреть хотя бы репродукцию юной Елизаветы, изображенной художником Скротсом. Она похожа на свою казненную мать Анну Болейн, но лицо не милее, а интереснее — тот редкий случай, когда почти отсутствие черт заставляет вглядываться и не дает отойти от картины. Со мной так было один только раз — «Шут» Веласкеса.
— Вот я на вавилонскую игрушку также смотрел, — проговорил дядя, — две ей с лишним тысячи лет... простите, Александр, продолжайте.
— А раз нельзя насытиться увиденным, значит, художник проник в бесконечность Елизаветы.
— У нее, правда, немного и было черт лица, — опять вмешался дядя, — но присутствие тонких внутренних выражений.
— Вы исключительно точно охарактеризовали!
— И опять прервал, прошу, великодушно, об извинении.
— Для меня удивительно, господа, как не только простые англичане, а и многие английские историки недооценивают эту свою гениальную управительницу.
— Вот по поводу этой гениальности? — деликатно попросил кто-то.
— В последний год жизни ее папаши Генриха VIII, пившего уже, по нашему выражению, «горькую», — взбрело ему, что девочка не его. Маленькая эта знала, и знала, что очень скоро может последовать за мамой своей: ну, через плаху казнить не станут, а подушкой придушить — в любую ночь. Такую судьбу девочки понимали многие, поэтому к Елизавете при дворе относились, хотя и скрытно, сочувственно. А в девять лет ее постигло еще страшное горе: оскотинившийся алкоголик папаша — буян с садистскими наклонностями — казнил молодую мачеху Елизаветы Катрину Гордон, которая стала почти подругой Елизаветы. Казнил, мерзавец, просто из пьяного хулиганства.
Великая княжна Екатерина, незамужняя в тридцать лет, в очередной раз взглянула на дядю, и возмутилась, крайне, тою английской жизнью.
— Это было, Ваше Высочество, во времена нашего Ивана Грозного, — прошептал тот.
— Елизавета, рано понявшая шаткость престола, даже делилось мыслью с интимным другом Робертом Дадли, что отдать в браке престол глупо, опасно, и выйди она замуж, король-представитель другого народа будет печься более о чужих, а не Англии, интересах.
— Логично! — Григорьев, пренебрегая пивом, налил себе коньяку.
— Казалось бы, да, — продолжил Гагарин, — но среди кучи английских аристократов, а позже — парламентариев, существовали группы с разными своими интересами.
Григорьев поднес рюмку, но не выпил.
— Политическими, ты хочешь сказать?