– Ты идиот? Ты же сам сказал?
Участковый умоляюще прижал палец к губам. Очкарик бросил что-то типа «я отойду, сами тут порешайте».
– Ты совсем Лимка умом поехала? Дура что ли? При сотруднике морга.
– Ты же сам сказал.
– Я тебе по секрету сказал. Башка совсем не варит.
– Чо говорить то?
– Ничо не говорить! С тобой, дурёхой, того и гляди загремишь. Сам всё напишу, ты просто подпись поставь.
Домой участковый Лимку все же подкинул.
Часть вторая - Сизый
II
Незнакомец пытался вспомнить с чего всё началось. Кажется с дачи. Он получает дачу и отстает, навсегда забывая о матери и сестре, прекращает трепать языком и писать анонимки. Кажется, это было воскресение, когда за ним приехало такси. Рядом с матерью сидел ещё один пассажир. Так они не договаривались, но мать сказала, что этот важный человек поможет оформить всё сегодня же. Она везде имела связи и нужных людей.
Дача была отменная. Добротный дом, огород, виноград вдоль прутьев. Важный человек, походивший на обычного шныря, представился Мишей. Золотые зубы, смуглая кожа, огромный нос говорили о том, что никакой он не Миша. Ну что же. Не хочет называть настоящее имя, значит есть на то причины. Незнакомец тоже не стал откровенничать.
Лже-Миша быстро пробежался по документам, сказав, что перед оформлением нужно заполнить показания счётчиков. Взяв газовый ключ полез в подвал. Мать ни к кому не обращаясь, промолвила:
– Ой, пойду сама проверю. В прошлый раз на три рубля обманул, собака.
Незнакомец задумался над словами матери. Знаем мы этих Миш с золотыми зубами. Сейчас или пломбу сорвет или счётчики подкрутит. Резво спустился в подвал. Так и есть. Мать отчаянно спорила с Мишей, тыча ему в лицо документами. Миша тряс волосатой рукой, указывая на счётчик и повторял одну и ту же фразу: «сама пасматри, да!». Миша устал спорить и обратился к незнакомцу.
– Слюшай дарагой, ты сам правэр, тибэ жэ платить.
Незнакомец нагнулся к счётчику, цифры были мелкие, не разберёшь то ли шестёрка, то ли восьмёрка. Он всматривался всё сильнее, пока чудовищной силы удар не обрушился ему на затылок.
***
Воспоминания прервались самым бесцеремонным образом. С морга вернулась Лимка, Валик тряс полку с посудой.
– Снова шумишь? Хочешь, чтобы я сделал тебе больно?
– Хочу, чтобы им было плохо.
– Они тебя не слышат, а если и услышат – не обратят внимания.
– Мне всё равно. Я к ним не вернусь. В детдом не пойду.
– Правильно делаешь, что боишься. Детдом – это самое страшное, что есть на свете. Вставать нужно в шесть утра, приходит врач с огромным шприцем и выкачивает твою кровь. Эту кровь отправляют солдатам и милиционерам. Потом кормят. Кормят очень плохо. В кастрюли бросают дохлых воробьев, коровьи кишки и шкуры убитых на живодёрне собак.
– Фу. Зачем бросают?
– Для нажору. Мясо и масло воспитатели воруют, а кормить чем-то надо.
Валик покосился на незнакомца.
– Не веришь? Ты мне не веришь? Послушай про работу. Целый день в подвале дробят камни. Пацаны теряют пальцы, в дробилку попадают ноги. Медицины никакой. Погиб при выполнении работ. Так запишут. Но тела не хоронят. Их сдают на опыты за деньги в больницы. Соседом у меня был мальчик, так вот он заболел, лечить не стали, а сразу увезли к хирургам. Я потом через много лет убирал один кабинет, а там он стоит, заспиртованный.
Незнакомец долго врал, запугивая Валика несуществующими ужасами. Он действительно был из детдома, но всей правды не рассказывал. Умолчал он про то как в девять лет украл у нянечки всю зарплату. И про то как свалил вину на товарища и как товарищ, не выдержав позора, повесился. Он не стал говорить и о том, как жестоко избивал младших воспитанников. Как вымогал у них деньги. Как ударил старика, преподавателя географии.
Жестокое детство закончилось в четырнадцать лет, когда с дружками он убил сторожа овощной палатки. Юность провёл в колонии.
Незнакомец посмотрел на Валика, тот стоял молча, опустив глаза.
– А если ты нюня и размазня, то тебя всё время будут бить. Выдумают позорную кличку, которая останется с тобой навсегда.