Санитары принесли и разложили на столе какие-то грязные тряпки.
– Это вещи вашего сына?
– Да откуда я знаю. Это тряпки какие-то.
– Ну как же – вот красная футболка, вот трико …
– Вы сами посмотрите, у них цвет одинаковый, непонятно-бурый. Да и порваны все.
– Они не изорваны, а разрезаны. Тело было в таком состоянии, что вместе с жировоском - тут заведующий опустил глаза - в общем, одежду снять было невозможно, пришлось срезать.
– Что вам всем от меня нужно?!
– Не кричите. От вас требуется только опознать. Чтобы закрыть дело.
Лимка поняла, что это будет продолжаться бесконечно, её будут дергать всю жизнь, а Валика никогда не найдут. Она посмотрела на всех бешенным, ненавидящим взглядом и задыхаясь прошипела:
– Будьте вы прокляты. Где расписаться?
Через месяц мытарств по кабинетам выдали свидетельство о смерти. Тело Лимка оставила в дар мединституту.
***
Лимке стало легче. Сына не вернула, но поставила жирную точку во всей этой страшной истории. Изменить ничего нельзя, остается жить дальше. Сожитель переселился к ней в квартиру, часто ругался с бабкой, после скандалов уходил. Лимка выбегала в коридор. Валилась на колени, умоляла вернуться. Он брезгливо отталкивал ее, иногда оставался. Валик пакостил как мог: прятал обувь, бросал зубную щётку в унитаз. Сожитель отрывался на бабке. Та себя тоже в обиду не давала. Так и жили.
Однажды сожитель притащил большой газовый ключ, возился с водопроводом, что-то менял. Бабка комментировала каждый шаг. И крутит он не так и паклю не закладывает и вообще – смеситель дорогой, японский – если сломает, будет тридцать рублей платить. Сожитель всё это терпел, но когда услышал про «руки из жопы» церемониться не стал, а замахнулся ключом на бабку, та прыгнула вперёд, закудахтала как курица:
– Бей сволочь, бей, бей. Я тебя на всю жизнь в цугундер упеку.
Сожитель в цугундер не хотел. Ключ отложил в сторону, схватил бабку за грудки и выкинул из кухни. Бабка прибежала с участковым через двадцать минут. Показывала на ключ, на голову, охала, ахала, причитала. Участковый, частый гость в этом доме, предложил бытовуху уладить миром. Бабка тут же побежала звонить в прокуратуру. Пришлось сожителя забрать. На пятнадцать суток. Бабка, рассказав вечером историю дочке, сочувствия не увидела, а посему на следующий день собрала вещи и укатила в деревню к сестре.
Ключ так и остался валяться у раковины, молчаливым укором напоминая о крупной ссоре. Сизый смотрел на него, вспоминая что-то своё. Дача, подвал, страшной силы удар, размозживший затылок. После удара он повалился на бок, потеряв сознание. Очнувшись постарался подняться и новый град ударов посыпался на голову. Чернявый Миша звал кого-то на подмогу.
Сверху спустился таксист, всю дорогу «торопившийся в город». Сизый отчаянно дрался, разбитой головой боднул Мишу, которого в пылу драки таксист звал Анзором. Сизого удалось завалить лишь после того, как таксист пырнул его несколько раз ножом. Раненый, истекающий кровью Сизый всё еще жил. Мать торопила сверху, спрашивая, чего так долго.
Им и вправду пришлось повозиться. Сизый долго не умирал. Устав колоть ножами, накинули бельевую верёвку и начали душить. Ещё живого завернули в грязную рогожу и поздно вечером утащили на пустырь, где закопали среди коровьих лепёшек, сушившихся до первых холодов.
Он лежал час, может два. Двигаться не мог да и не хотелось. Сизый уже смирился с судьбой. Сознание медленно угасало, когда внезапно провалился вниз. Падая с дикой скоростью он всё не мог остановиться. Ударившись о твёрдые камни, почувствовал, что хрустнуло всё тело, а обувь слетела с искалеченных ног. Казалось, что сломаны все кости, а зубы раскрошились. Сейчас он мечтал о смерти, жаждал её, но смерть не приходила. Песок захрустел и Сизый услышал неторопливые шаги. Топ-топ, хрук-хрук. Кто-то приблизился, потыкал его сапогом и отбросил край рогожи. Сизый не мог видеть подошедшего. Лишь смутный силуэт на фоне слепящего красного солнца. Человек наступил Сизому на щёку Подошва была горячей, резкий запах дёгтя иглами драл горло. Сломанные кости подались и хрустнув, череп раскрошился.