Но я так и не пошел, а теперь, в отчаянии, вспомнил.
Я сразу узнал ее голос.
— Тоня? Здравствуй, Тоня.
И она сразу узнала мой голос.
— Глебушка! Надо же! Здравствуй! У тебя что-то случилось?
И мне стало легко и почти не стыдно. Только пиджак нескладно топорщился на спине.
В трубке отдаленно рокотали стиральные барабаны.
— Да, Тоня, случилось. Ты можешь сейчас разговаривать?
— Конечно!
— Послушай. Вы к маме не собираетесь в ближайшие дни?
— Хочешь отдохнуть? Сколько раз я тебя звала…
— Нет, Тоня… Тоня. Мне нужно… Мои сейчас в Рощино, на даче, и мне нужно как можно скорее до них добраться. Извини меня, что я прошу… Но я просто в чудовищном положении, и мне не к кому обратиться, кроме тебя.
Она помолчала.
— Я позвоню Толе, Глебушка. Мы не собирались пока, но я узнаю, — ее голос был чуть-чуть погасшим, но таким же мягким, как вначале. — Может, он сумеет.
— Как мне узнать?
Она опять помолчала.
— Через полчаса я кончаю работать, может, даже пораньше вырвусь, раз такое… Ты приходи ко мне, я буду дома через часика полтора и к этому времени все узнаю. Помнишь дорогу? Придешь?
Теперь помолчал уже я.
— Приду.
— А я к этому времени все-все узнаю, — повторила она.
Свеча
— Ой, ты знаешь, Глебушка, я не дозвонилась пока. Его дома нет, жена сказала, к одиннадцати будет. Но ты не волнуйся, пожалуйста, я позвоню еще, буду выскакивать и звонить. А пока давай посидим немножко. Ты не торопишься?
— Нет.
— Садись сюда. Вот сюда, вот стульчик, как в тот раз. Ты ужинал?
— Нет.
— Я так и думала. Я картошечки пожарила. Котлетку будешь?
— Ну что ты, Тоня…
— Будешь, будешь! А то скучно так сидеть. И смотри, что у меня еще есть. О!
— Господи, Тоня! Зачем…
— Немножко, по рюмочке. Ну я же тебя так давно не видела. Праздник!
— Спасибо… Хватит! Вот столько…
— Конечно, и мне вот столько. Ой, Глебушка, миленький, как хорошо мы посидим! Сейчас… Солнце мне так в глаза, тебя не вижу. Задернем занавесочки, а? Видишь, у меня занавесочки новые! Плотные такие, ничего сквозь не видно. А то в тот раз вон из того окошка дядька глядел. Вот, теперь уютно. А давай свечку зажгем? Или выпьем сначала по глоточку? Ты ешь, остынет ведь! Вот, смотри, какая свеча красивая! Ты извини, я суечусь не в меру… Я уж думала, никогда тебя больше не увижу. А ты взял да и позвонил, молодец какой! Ну, по глоточку…
— Твое здоровье, Тоня.
— И твое. И твоих родных. А смотри… только обещай, что возьмешь. Обещаешь? Ну, обещаешь?
— Обещаю…
— Во-от. Это я твоему мальчику сегодня купила. Правда, симпатичный? Хитрющий, да? Чаф-чаф-чаф!
— Тоня… Нет, я не могу. Это же дорого.
— Ну могу я тебе раз в год подарочек сделать? Обещал, обещал! Твое! Ну? По глоточку? Котлетка не остыла? Как свеча красиво горит, правда? Ну, пригубь, пожалуйста.
— Тонь, а где ты водку взяла? Мы тут с другом хотели принять чуток — везде только азербайджанский по сто семьдесят три.
— Надо было меня свистнуть. Ты впредь если что — ко мне. Гоша — помнишь?.. ну, неважно… он же на разливе работает. У него казенки всегда возьмешь, хоть залейся. И сверху не хапает… Я сразу с работы туда — прыг!
— Когда ты только успела…
— А я, как ты позвонил, в десять раз быстрее шевелиться начала. Ни скуки, ни усталости…
— Почему?
— По кочану. Обрадовалась, что тебе хоть что-то от меня понадобилось.
— А почему обрадовалась?
— А потому что ты не козел.
— А что это такое?
— Ой, да все ясно, вот пристал. Чего ты не ешь? Не нравится, да? Невкусно?
— Вкусно. Просто совершенно не хочется есть.
— А ты тогда выпей. И я с тобой.
— Да меня уж и так развезло.
— Развезло… Знаешь ты, что такое развезло… Просто расслабился, и глазки стали не такие больные… Ты прям уж такой замученный пришел, сердце в клочья.
— Все замученные.
— Ой, не скажи. Многим такая жизнь по сердцу. Кричи, бегай, рви — а делать ничего не надо. А ты, я ж знаю — работал бы да работал…
— Откуда знаешь?
— Оттуда. Ой, я сама запьянела. Вот здорово! Налей теперь ты, мужской рукой. Ага, хватит. И себе, себе! За то, чтоб у нас все было хорошо. Жаркая погода какая, да? Я так рада за твоих, что они в такую погоду отдыхают на свежем воздухе. Мальчик, верно, загорел, носик облупленный… А тут — духота. Можно, я переоденусь немножко? Полегче чего-нибудь… Отвернись, пожалуйста, на секундочку. А посмотри, какой я себе купальничек скомстралила. Как тебе?
— Тоня, а у тебя шрам поблек.
— Ой, Глебушка, не надо. Ты мне просто приятное хочешь сказать, от доброты. Шрам и шрам, привыкла.
— Честное слово.
— Как тебе купальничек мой?
— Оч-чень молодежный. Если прищуриться, как будто его и нет.
— Ой, ну ты скажешь! Цирки какие…
— Неужели сама?
— Конечно. Можно, я так посижу? И ты пиджачок снимай. Что за глупость — в такую жару, в доме, этак париться?
— Я с ним сроднился, Тоня.
— Не позволю. У тебя даже личико блестит от жары. Сама сниму.