— Киа арре! — поздоровался я с высоким молодым Астартес, очутившись в собственной келье. «Рад встрече», так на высоком готике звучало наше традиционное приветствие, подразумевающее радость от встречи с братом или другом.
Астартес промолчал, так как я всего лишь видел его в потемневшем от возраста зеркале в бронзовой раме. Моя кожа имела бледно-молочный цвет, с черными, без радужки, глазами и короткими белыми волосами. Брови так же были белыми, нос прямой, с небольшой горбинкой, а челюсть — тяжелой и мощной. Когда я приподнял узкие губы, то в отражении показались острые треугольные зубы. Многие наши рабы, подражая Кархародон Астра, стачивали себе зубы, стараясь придать им схожий вид, но у нас подобное являлось следствием генетической мутации и очередной особенностью.
Я являлся личным учеником легендарного библиария и мне, в силу особенностей обучения, полагались некоторые привилегии. Так я получил личную келью, в которой мог спать, читать и медитировать. Келья представляла собой небольшое, семь на шесть метров, помещение в глубинах «Белой пасти». Иллюминаторы здесь отсутствовали, но зато в наличии имелась кровать, шкаф и стол с тяжелым стулом. На полках стояли многочисленные фолианты, которые наставник приказал прочитать. Свет давала лампа и электросвечи, в те моменты, когда я их зажигал. Хотя, как и каждому кархародону мне по сердцу тишина, тени и полумрак.
Я еще раз оскалился, пытаясь отыскать в зеркальном отражении слабость. Я не любил слабости и не мог себе их позволить. Это было одно из упражнений — смотреть себе в глаза, не мигая так долго, насколько возможно. При правильном настрое оно давало определенного рода результаты.
— Борей? — мыслешепот наставника прозвучал прямо у меня в голове.
— Здесь.
— Жду тебя в Заливе Безмолвия.
— Слушаюсь, мастер, — в голосе моем звучало уважение, которое я не видел нужным скрывать. Авторитет верховного библиария Кархародон Астра казался незыблемым. Он считался самым старым не только в ордене, но и среди Астартес всей Галактики. Знания его и мудрость поражали меня раз за разом, а псайкерские силы заставляли лишь сжимать зубы и надеяться, что когда-нибудь, лет через двести, я смогу хоть немного приблизиться к подобному.
Переодеваться после посещения реклюзиама я не стал. Не находясь в бою, мы носили простые одежды серых и черных оттенков. На мне была легкая рубаха-камиза, а поверх нее серый табард без рукавов, но с псайкерским капюшоном и легкие сандалии на ногах. Протянув руку, я взял из стойки жезл. Длинной в семь футов, он представлял собой адамантиевый посох с заостренной нижней частью. Навершие выглядело как хищная лапа, сжимающая крупный кусок хрусталя. В жезле таилась мощь, он помогал фокусировать и направлять пси-силы, но все равно оставался вполне заурядным изделием, которое наставник достал из арсенала библиариума и вручил мне. «Каждый псайкер тратит много времени и сил, чтобы создать для себя свой, уникальный и идеально соответствующий ему жезл. Можешь пока пользоваться этим, со временем ты найдешь что-то получше», — так он сказал.
— Будь достоин! — последняя фраза адресовалась отражению в зеркале.
Плывущая по волнам Океана Душ и окруженная полем Геллера «Белая пасть» считалась весьма большим судном. Покинув келью, я оказался в длинном коридоре с высокими потолками, простирающимся в длину на полкилометра. Здесь было темно и тянуло легким сквозняком. Тяжелые светильники на стенах едва горели, не разгоняя тьму, а лишь создавая небольшие области света. Привилегированный раб, из тех, кому дозволялось подниматься на верхние палубы, старательно скоблил пол стальной щеткой.
— Господин! — при моем появлении раб почтительно отпрянул к стене, склонил выбритую голову и прижал руки к бедрам.
Я прошел молча. Рабы считались движимым имуществом ордена. Их существование определялось Эдиктами Пустоты, и за минувшие тысячелетия братья-в-пустоте привыкли не замечать смертных. Рабы жили на наших кораблях, рождались, трудились и умирали, иной раз к ним поступало пополнение Красной Подати. Их жизнь нельзя назвать легкой, но на тысячах планетах Империума, в Ульях и рудниках, военных лагерях и мануфакторумах, существование казалось еще более сложным. Тем более, мы вели себя праведно — не замечая рабов, довольствуясь от них неизбежным почтением, но и не мучая смертных.
Достигнув лестницы, я спустился на три пролета и пошел по коридору, ведущему ко второй по значимости после реклюзиама святыне Третьей роты. Путь мой лежал в самое нутро «Белой пасти».
Пройдя более двух километров, я встретил всего лишь четырех рабов. На нижних палубах жизнь кипела, но здесь царила тишина и одиночество. Подавляющая часть братьев-в-пустоте и инициатов спали в криокапсулах, находя успокоение в Пустотных Снах. Но я, так же как капитан корабля и вахтовая смена, навигатор, астропат, капеллан и мой наставник, бодрствовал. Мне требовалось изучить столь многое, что нельзя было терять время впустую.
Залив Безмолвия, который так же называли Бухтой Тишины, представлял собой внушительную скалистую пещеру с галькой и льдом. Во время боев сюда от реактора отводили избыточное тепло и тогда лёд превращался в воду, но во время долгих переходов во Тьме здесь все вновь промерзало насквозь.
Мои обнаженные бицепсы и предплечья охватил холод. Стараясь не поскользнуться, я двинулся к Те Кахуранги, который стоял в двадцати метрах от трех постаментов, на которых, скованные могучими ритуальными цепями, возвышались монументальные фигуры трех дредноутов, серо-черных боевых машин модели «Контемптор». В просторной боковой нише в глубинах зала находились бронированных саркофаги со спящими Великими — тремя воителями.
— Наставник, — мой голос звучал совершенно бесстрастно, также холодно, как и лёд вокруг, но в глубине души, глядя на морщинистого верховного библиария я чувствовал неуверенность. Иначе и быть не могло. За свою долгую жизнь он видел сотни подобных мне. Глупо надеяться чем-то его удивить.
— Сегодня мы займемся Эхом Пустоты, — вместо приветствия сказал мастер. Его хриплый голос напоминал воронье карканье.
— Мы не помешаем Великим? — мои слова рождали облачка пара.
— Нет. Для них наши импульсы будут казаться родной песней, — последние звуки еще не отзвучали, а на мой разум обрушился мощный удар. Его сила оказалась столь велика, и он был нанесен так неожиданно, что я пошатнулся и едва не рухнул на колени.
Мир померк, Залив Безмолвия пропал, я очутился в пугающей безмолвной тьме. Я все еще учился быть настоящим кархародоном, чувствовать, как они, думать подобно им. И потому та практика, которую наставник называл Эхом Пустоты, воспринимал тяжело. Меня обволакивала густая неподвижная зыбь, я падал в пустоте и на периферии зрения мелькали чудовищные тени. Их бездушные глаза и острые зубы приближались все ближе.
Обычно подобные образы и звуки обрушивались на разум врагов, запутывали его, выбивали из привычного состояния, ослепляли и делали уязвимым, лишая части способностей. Сейчас они обратились против меня.
Страха не было. Я перехватил жезл и напрягся, отгоняя видения прочь. Какое-то время мы боролись, прежде чем Те Кахуранги позволил себя отбросить. Я собрался, перешел в наступление и постарался наслать на разум мастера точно такие же образы, вызывая кошмары и пытаясь внедрить их в разум стоящего напротив псайкера.
Похоже, для него они были чем-то, сопоставимым со стрельбой из болтера по космическому фрегату. Мои импульсы он толком и не почувствовал. Тем более, пока наибольшие успехи проявлялись у меня в биомантии, ментальные дисциплины и предсказательные способности были развиты хуже.
— Неубедительно! — Те Кахуранги не пошевелился, но меня отбросило назад. — Еще раз! Нападай, Борей!
Я попробовал, но меня вновь безжалостно швырнули на лёд, словно мелкую рыбешку.
— Соберись! Еще раз… Еще! — этих попыток было много, я несколько часов пытался хоть что-то сделать своему наставнику и под конец сильно устал. Но усталость — ничто, лучше умереть, чем показать слабость.
— Отдых десять минут, — решил Те Кахуранги, видя мою полную никчемность. Я тщетно пытался увидеть в его лице уважение, но черные глаза смотрели совершенно бесстрастно, мне стоило совершить нечто неординарное, чтобы вызвать подобное чувство. — И мы продолжим.