— Тебе дадут кличку, — по дороге вдоль коридора рассказывает Лось, — а ещё возможно поколотят, главное, не жалуйся директору. Мне можно, у меня в кабинете аптечка. Если совсем плохо станет.
Слепой чуть не спотыкается. Взрослый, который знает, что дети втихаря дерутся, но не кричит на них за это? Хочется задать пару уточняющих, но собственный голос говорит вдруг совершенно другое:
— У меня уже есть кличка.
Надеется, что Лось понимает: ни на какую другую Слепой не согласен. Только на ту, что дал ему он.
— Вот как? — старший снисходительно ухмыляется. — Полчаса в Доме, а уже нашёл себе крёстного?
— Ты представил меня тем ребятам, — Слепой послушно останавливается, когда ладонь на плече слегка сжимается.
Слушает скрип двери и делает шаг в комнату.
— Осторожно, тут порожек, — предупреждает Лось и тут же хмурится. — Я просто сказал им, что ты слепой. Обычно клички дают друг другу дети. Мы, воспитатели, их разве что принимаем, малыш.
— Меня она устраивает, — он ведёт ладонью по шершавой стене, доходит до указанной ему кровати. — Лучше, чем то, что могут придумать другие дети. Мне бы не хотелось быть каким-нибудь… — наклоняет голову, прикидывая, каких максимальных высот может достичь фантазия сверстников, — какими-нибудь, не знаю, Вонючкой.
— Ты только Вонючке об этом не говори, обидится, — в голосе вдруг не слышно ни намёка на смех, Лось абсолютно серьёзен. — Если с ним пересечешься, конечно.
Слепой улавливает серьёзность тона и с такой же серьёзностью кивает.
Конечно.
========== 18. Заботятся (Четвёртая) ==========
В Четвёртой понемногу, по-своему друг о друге заботятся.
Для того, чтобы это заметить, Курильщику не нужна хваленная наблюдательность, о которой поэмы возводит Сфинкс. Здесь все очевидно и в какой-то степени, возможно, даже трогательно. В той, в которой не крипово, конечно. Все здесь, за исключением Лорда и его самого, — старожилы. Может, поэтому.
Какой-то любви и привязанности со стороны состайников к себе Курильщик особо не чувствует. Конечно, здесь к нему относятся куда лучше, чем среди Фазанов. Не корят за то, что не сделал уроки до всеобщего отбоя — хотя бы потому что здесь вообще нет какого-то фиксированного времени отбоя. Или вообще времени. Или вообще отбоя.
И чтобы хоть кто-то в Четвёртой ещё утруждал себя тем, чтобы делать уроки.
Ага, щас.
Курильщик замечает это довольно часто.
Он застаёт Македонского, умудрившегося отключиться на месте Чёрного. Никому в комнате и в голову бы не пришло на километр подойти к его кровати, а этот умудрился на неё явно с разбегу рухнуть.
Курильщик подъезжает ближе, рассматривает тряпку в чужой руке, обнимающей подушку. Конечно, вряд ли Чёрный разозлится на тихого Македонского за это, но тряпка грязная, а наволочка — идеально белая, хоть сейчас бери в рекламу стиральных средств.
Надо бы разбудить. Тянет руку, хочет положить на плечо, потрясти легонько, но слышит шипение над ухом. Поднимает голову. Наклонившийся к нему Горбач предупреждающе прикладывает указательный палец к губам, но на Курильщика даже не смотрит.
— Устал похоже, — бормочет очевидное он. — Но Чёрного такой милой картиной не проймёшь.
Горбач обходит кресло Курильщика, подкрадывается к спящему. Поднимает за плечи, неловко кряхтит. Перекладывает на его кровать. От всех этих манипуляций Македонский только чудом не просыпается.
— Не шуми, хорошо? — просит Горбач, отнимая у состайника тряпку.
Курильщик недовольно поджимает губы. Его затыкают, даже когда он молчит, но он согласно кивает.
Похожие вещи происходят довольно часто.
Курильщик к этому не привык. Ни у себя дома, в том месте, которое здесь все, как в средневековой безграмотности зовут Наружностью. Ни в своей первой стае.
Он как-то впадает в ступор, когда застаёт Слепого, устроившегося на общей кровати, головой на коленях у лениво курящего трубку Табаки. Тот выглядит непривычно обеспокоенным и второй рукой, не занятой трубкой, гладит дремлющего по волосам.
Курильщик вопросительно смотрит на Шакала. Знает уже, что вопросы задавать вслух бесполезно.
— Не здоровится нашему вожаку, — вдруг совершенно спокойно и без ужимок поясняет Табаки.
Табаки никогда не отвечает прямо на его вопросы, а тут вдруг даёт ответы, не дожидаясь, пока спросят.
Курильщик хмурится. Похоже, и впрямь волнуется, раз свои скоморошьи замашки забросил. Ну, Фазаны бы больного связали и укатили бы в Могильник при первом же чихе, а здесь вон сказки какие-то на ухо шепчут и по голове гладят.
Курильщик брезгливо смотрит на Слепого, который, услышав их разговор, свернулся клубком и закашлялся. Табаки поправляет ворот его свитера, кутая до подбородка.
— Сам не боишься заразиться? — спрашивает Курильщик.
Шакал чуть поднимает бровь, так строго, будто хочет пожурить Курильщика, словно ребёнка, ляпнувшего что-то глупое.
— Зараза не липнет к заразе, — широко улыбается Табаки.
Спохватившись, он освобождает обе руки, впихивая растерявшемуся Курильщику трубку. Наклоняется к Слепому и ныряет длиннющими грязными пальцами под чужой мокрый уже насквозь свитер. Выуживает градусник, щурит глаза, вглядываясь в деления при тусклом свете. Цокает языком.
— Мак! — орёт вдруг так, словно уши одновременно вздрогнувших от неожиданности Курильщика и Слепого находятся в километре от него. — Тащи полотенце и водку, будем градус снижать!
Они беспокоятся друг о друге постоянно. Если Курильщика выгнали из Первой за то, что он якобы — на этом он всегда кривит губы — привлёк внимание к своей проблеме, к проблеме большинства в той стае, здесь на это вообще забивают.
Он сонно трёт глаза, ещё до конца не проснувшись, вяло наблюдает за устроившимися на краю с другой стороны кровати Сфинкса и Слепого. Сфинкс держится прямо и важно, смотрит сверху вниз на зевающего во всю пасть Слепого, который заученными движениями быстро застёгивает пуговицы на чужой рубашке.
Не пропуская ни одну, не бредя пальцами наощупь.
— Спасибо, — коротко кивает Сфинкс и поворачивает голову.
Следит за тем, как Слепой нагибается к спинке кровати, отыскивает висящую на ней джинсовку. Накидывает на плечи Сфинкса, и только после этого сам поднимается с кровати, бредёт, сонно спотыкаясь к заваленному хламом и одеждой шкафу.
— Поберегись! — в комнату, преграждая дорогу вожаку, влетает Табаки. Останавливается в паре сантиметров от Слепого и, повертевшись по сторонам, важно объявляет: вы чего тут возитесь, мухи сонные? Давайте пулей. Там карамелек навезли, собирайтесь, пока Птички всё не склевали.
Ни на кого его увещевания, естественно, не действуют, но он всё равно старается.
Курильщик просыпается, когда чувствует чужую ладонь на плече. Он понимает, что выглядит, наверное, ужасно глупо, заснув за столом за уроками в комнате, где про уроки никто и слышать не слышал, и делал их раз в полгода от силы и то — чтобы было о чём с учителем поспорить.
— Может, отнесем его? — голос над ухом очень пытается быть тихим, но у него это ужасно выходит. — Здесь же жутко неудобно, совсем себя замотал наш Курильщик.
Курильщику не нужно, чтобы его таскали с места на место. Уснул и уснул, почему просто не оставить его в покое? Шёпот совсем рядом, раздражающий и мешающий. Мутный, неразличимый.
— Разбудим, — мягко возражает второй голос..
Курильщик мысленно соглашается с ним. Они же заботятся друг о друге, вот пускай и заботятся дальше. Он тут причём?
— У него потом знаешь, как спину ломить будет? — не унимается первый. — Я так как-то задремал вон под тем деревом, чуть шею себе потом не…