— Не все такие как Марат, — снова не соглашаюсь я. — Но и он почему-то не спешит уходить из семьи и насчет полноты его жены… — делаю многозначную паузу, прежде чем открыть подруге глаза на нелицеприятную правду. — Она беременна вторым. Четвертый месяц. На УЗИ девочку показало. Марат не похвастался еще?
— Что? — самодовольная улыбка медленно сползает с лица Марины, губы дергаются в нервной улыбке. — Ты это точно знаешь?
— Точно, Марин, — утвердительно киваю я. — Странно, что ты не в курсе. Влад как раз перед аварией обмывал с ним счастливую новость.
— Ублюдок, — смертельно побледнев, выплевывает Марина, залпом допивает свой коктейль и, махнув официанту, просит повторить. — Сукин сын. Урод! Ненавижу! — со слезами в голосе сыплет обзывательствами в адрес того, кого минутой ранее чуть ли не в пример ставила. Было бы там на что ровняться. — Я, значит, как последняя дура, каждый вечер ему фотки в нижнем белье шлю, а он потом, возбудившись, на свою корову залезает?
— Она не корова, Марин, — неприязненно морщусь я. — И уж точно не виновата в том, что ей муж изменяет.
— А ты ее еще пожалей! — заводится Грызлова.
— Мне вас обеих жаль, — искренне отвечаю я. — Но тебе решать, что приемлемо в твоей жизни, а что нет.
— Может, мне анкету на сайт знакомств разместить?
К моему удивлению, Маринка не встает на дыбы, а начинает мыслить в правильном направлении. Неужели наконец-то здоровое самолюбие взыграло? Давно пора. Я думала она взбрыкнёт, когда у Маратика первый ребенок родился, но нет. Просчиталась.
— Фоток удачных у меня завались. Зря, что ли, добру пропадать, — продолжает рассуждать Грызлова.
Ух ты есть еще зачатки разума в крашеной головушке. Может, зря я на Марине жирный крест поставила? Смотришь, наладит личную жизнь и снова хорошим человеком станет. Счастливым женщинам не до зависти и интриг. Они фонтанируют позитивом и желанием осчастливить всех вокруг.
— Руками и ногами поддерживаю твою идею. А мне снимки покажешь?
— Конечно, — энергично кивает подруга, заметно приободрившись. — Они просто бомбезные. Сама на себя налюбоваться не могу. Красавин — настоящий бог фотографии.
— Учился у лучших, — не без гордости отзываюсь я, стараясь не выдать себя мечтательным тоном. — Ну и опыт заморский сказался.
— Ты только не ревнуй, ладно? — протягивая мне телефон, хитро улыбается Грызлова. — Я там малость обнажена.
— С чего бы мне ревновать? — вспыхиваю я, листая галерею снимков. А там… Мама дорогая, роди меня обратно.
— Ну как с чего? Я — твоя лучшая подруга. Он — твоя бывшая большая любовь. Но ты не подумай, мы ничего такого не делали, — заверяет она елейным голоском и с лёгким раздражением добавляет: — Макс профессионал с большой буквы.
Хорошо, что в этот момент Марина не видит выражения моих глаз, потому что я готова ее убить за то, что запечатлено на качественных снимках. К работе фотографа претензий нет, но к модели…
Она не просто «малость обнажена», а на доброй половине кадров красуется в одних трусах, которые и трусами-то назвать нельзя. Едкая испепеляющая ревность обрушивается на меня, как контрастный душ. Ледяная волна, затем обжигающая и так по кругу.
Красавин все это видел? Еще и советы наверняка давал, какую позу принять, чтобы получилось наиболее эффектно и эротично. У него получилось на все сто — этого не отнять, но впервые мне хочется не хвалить его работу, а разнести в пух и прах.
— Ну как? — нетерпеливо спрашивает Грызлова, дав мне пару минут на просмотр развратной фотосессии.
— Супер, — выдавливаю через силу, проглатывая вертящиеся на языке грязные эпитеты.
Меня штормит и раскачивает от полярных эмоций, от желания швырнуть Маринкин телефон об пол, а ее саму оттаскать за волосы.
Это полный капец.
Никогда еще меня не разрывало от ревности так, как сейчас. Даже в прошлом, когда стала невольной свидетельницей кобелизма одного блондинистого козла.
Причем я знала и про фотосессию, и про то, что Маринка выпрыгивала из трусов, добиваясь внимания Макса. Он не утаил и не скрыл этот факт, и у меня нет причин подозревать его в неискренности, но в памяти на контрасте всплывают фотографии, сделанные им в Сочи. Они были акцентированы совсем на другое — легкое, светлое и воздушное. Ни капли секса, ни одного намека на чувственность. Почему, блин? Я на них выглядела деревенской простушкой, а не разбивательницей сердец, но хотела бы, черт возьми, быть последней.