И тихо.
Разочарованно.
Или безразлично, будто всё, что было, после его слов значение утратило. Куда-то делись все эмоции, всё притяжение, все чувства. И в лифт, легко убирая его руку и не слушая окрика, я пошла пустой и равнодушной куклой. Не чертыхнулась, когда враз погасший экран телефона и ноль процентов зарядки увидела.
Не вызвать такси?
Пускай.
Я пошла, обхватывая себя руками, в сторону дома, побрела, бездумно переставляя ноги, выверяя каждый шаг и слушая стук каблуков, по пустынно-тёмным и всё одно светлым от цепочек фонарей улицам.
Проносились редкие машины.
Мигали светофоры.
Я же шагала, не чувствовала в первый раз в жизни усталости от каблуков. И холода, что сковал оставшиеся листья и заморозил лужи, не было.
Ничего не было.
Я только шла.
Шаг за шагом.
Оставляла там, позади, шесть лет, Измайлова, наши перепалки, улыбки, взгляды. Оно всё враз посерело, перестало играть красками и радостью. Оно стало, как мне думалось, далеким воспоминанием.
Чёрно-белым кино, у которого был хреновый режиссер и бездарный сценарист.
Ведь в жизни не случается, чтоб карты жизни не совпали, не сложились отношения и судьбы из-за страха.
Так не бывает.
А Измайлов не мог испугаться.
Только, получается, испугался, не рискнул сказать, что любит меня.
— … дружба — это ведь безопаснее, да? Отношения же временами — или очень часто! — не складываются. А дружба потом не возвращается. Так чего тогда рисковать, верно? Мы будем лучше дружить!..
Я дошла, рассуждая с собой же и вытирая время от времени бегущие слёзы, до парка, до солдатской аллеи и Вечного огня, возле которого разношерстная неформатная компания — сомнительная, даже по меркам Ивницкой, компания — грелась. Они разговаривали, гоготали временами и пили, передавая по кругу, пиво.
— Эй, девушка! — один из них, улыбчивый и безбородый, рванул ко мне, оказался рядом раньше, чем убежать со всех ног куда подальше я успела или подумала, что надо было. — Девушка, с вами всё в порядке?
Он вгляделся в меня.
Обшарил, хмуря светлые брови, обеспокоенным взглядом.
— А можно телефон позвонить? Пожалуйста.
Нельзя разговаривать с незнакомцами.
Нельзя ходить с ними.
Нельзя оставаться в подозрительной хмельной компании посреди ночи у Вечного огня и брать протянутую бутылку пива, хлестать его со всеми и рассказывать незаметно, словом за словом, о себе.
О свадьбе, что завтра уже будет.
О Измайлове.
И на негаснущее пламя, отдавая ему память и слова Глеба, горечь и радость, смотреть было неразумно. Только в ту ночь я смотрела, пила раз за разом, слушала чужие разговоры и спасибо за накинутую на плечи тяжёлую куртку говорила.
Я сожгла в этом огне так и не отданное приглашение.
Так было правильно.
А ещё в ту ночь, в то утро было правильно согласиться на монструозный байк, на улыбчивого Лешего, который первым из всех меня окликнул, был всё время поблизости и курткой своей делился.
Он вызвался довезти меня до дома сам, а я согласилась.
И уже в квартире, заперев дверь и скинув ботинки, я добралась до зарядника, включила собственный телефон, чтоб сорок пропущенных Ивницкой насчитать и ей набрать, сказать самое главное и важное:
— Поль, свадьба завтра будет.
[1] Госпитальная терапия.
[2] Марк Тишман, Юля Паршута «Навигаторы»
15:03
— В присутствии родных и близких, я прошу ответить невесту. Согласны ли вы, Алина, взять в законные мужья Савелия, быть с ним в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?
Я… я молчу.
Я не отвечаю, медлю бесконечную секунду, короткую вечность. Или бесконечную вечность, короткую секунду? Не знаю, не понимаю. Я только падаю в глаза Гарина, лечу, теряя всякую опору, в самую глубину их бездны.
И сказать, заговорить мне надо.
Я должна!
Я люблю… кого?
— Невеста?
— Я…
Я начинаю и замолкаю, не продолжаю, слыша шум и недовольные возгласы. Мы оглядываемся одновременно, вместе с Гариным на возникший переполох, на удивленное и такое узнаваемо-разборчивое ойканье Польки.
Измайлова она узнает первой.
Он же, потрепанный и мятый, продирается сквозь всех, расталкивает людей, не замечает их. Он не похож на себя ещё больше, чем в тот день, когда приговор отца оставили в силе, а он сам перебивал язвительно выступление ректора.
Он сосредоточен.
Заострены черты такого идеального, словно отфотшопленного, лица. И даже пробившаяся щетина его не портит.