И только Жека тормозит.
Он утаскивает, ухватив за локоть, меня обратно в спальню, чтобы дверь прикрыть и, проведя рукой по ёжику ультракоротких волос, произнести:
— Алин, ты сегодня замуж как бы выходишь. Мы тебя выдаем… В общем, я чего сказать хотел… — Жека… смущается, невозможно и невероятно, но глаза он отводит и улыбка у него выходит смущенной. — Ты, если чего, говори сразу. Я за тебя голову хоть Гарину, хоть чёрту лысому оторву. И Адмирал, похоже, тоже. Мы тебя в обиду не дадим, вас всех. Короче, помни, что тебе есть кому звонить. Ладно?
— Ладно, — я выговариваю непослушными губами.
Не шевелюсь, когда, осторожно хлопнув по плечу, Жека выходит.
А я остаюсь в спальне одна, слышу потявкивание Арчи, голоса Сержа и Ивницкой, но не слушаю их. И не иду, пусть и пора делать из меня сказочную принцессу.
Идеальную невесту, как с обложки глянца.
Время тикает.
Но… я стою и, сжимая пояс пеньюара, отчаянно моргаю.
И не реву.
Пусть Жека и сказал то, что мне когда-то так отчаянно хотелось услышать.
Первый курс подошёл к концу незаметно.
Кажется, только вчера, плутая по коридорам и ища нужную дверь, мы ходили в деканат за студенческими и зачётками, а уже сегодня… ты свысока глядишь на первый курс и получаешь вторую печать в студик. И на второй курс, влепляя ещё один штамп, но уже в зачётку, тебя официально переводят.
И вот зачётку я разглядывала долго.
Верила и не верила, что летнюю сессию, получив своё счастье в виде четверки автоматом по латыни и проскочив биологию на тройке, я закрыла. И первую летнюю практику, толком не поняв, что это такое, мы пережили.
Написали все дневники, от которых к шестому курсу я стану долго и без повторов материться. Кто только придумал писать их исключительно от руки…
Но до этого ещё нам было жить.
А тогда август — целый месяц каникул и отдыха! — пронесся за один взмах ресниц, которыми я хлопнула в Аверинске между прополкой картошки, покраской забора с финтифлюшками и мытьем окон всего дома.
Из Энска в Аверинск, где был дом бабушки, мы переехали, когда мне было ещё четыре.
Бабушка тогда тяжело заболела.
Так, что жить одна больше не могла, но и перебираться к нам в Энск она отказалась наотрез, а потому, оставив квартиру и работу, переезжать пришлось маме. Нам, соответственно, тоже. Только я тот период запомнила плохо, а Енька…
Она до сих пор прячет глаза, если речь заходит о бабушке.
Та же умерла, когда я была в третьем классе, только вот возвращаться в Энск мама к тому времени передумала. Тут, в Аверинске, жизнь за пять лет как-то наладилась и устаканилась, чтобы снова срываться и начинать сначала.
И дом.
Не получалось представить, что мы оставим дом, в стенах которого росла мама и было так много всего. Дом без человека ведь тоже умирает.
Так что… мама работала в больнице.
Енька, мотаясь каждые или почти каждые выходные к нам, училась в меде.
Я ходила в школу.
А больше, не считая дворового Рэма и двух кошек, у нас никого не было.
И, может быть, поэтому сначала Женька, а потом я ездили из Энска домой при любой возможности, да и большую часть каникул мы проводили в Аверинске. И уезжать на учёбу, пусть там и ждала нетерпеливо Ивницкая, было трудно.
Особенно после лета.
Но осень подкралась, по обыкновению, быстро и второй курс начался. Наступило снова третье сентября, как, впрочем, и четвертое, пятое…
Листья календаря летели, как и те, что были за окном.
А мы, как и прошлый семестр, ехали после пар в пятый корпус на анатомию, чтобы, предъявив лаборантке пакеты с обувью — «Да мы в сменке, честное слово! Шапочку сейчас наденем. Тоже честно…» — мозг во всех разрезах посмотреть.
Попытаться запомнить.
А после на этаж выше, на гистологию, подняться и, обменяв студенческий на микроскоп, к паре или зачёту до позднего вечера засесть готовиться. Треклятые стёкла, которые посмотри, запомни и следом зарисуй, были моим личным проклятием.
Рисовать я не умела и не любила.
Фотографической памятью, как Ивницкая, не обладала, а потому сидела я долго и упорно, до рези в глазах и тошноты ко всему розовому. Впрочем, это не мешало нам на пару с Измайловым и всё той же Ивницкой таскать в учебную комнату кофе из автоматов и бутерброды.
Тайком.
Уничтожать принесенный «обед-полдник-ужин» следовало с оглядкой на дверь, в которой лаборантка в любой момент могла возникнуть и незабываемые впечатления, угрожая тряпкой и завкафедрой, организовать.