Мне неожиданно нашлось кому позвонить.
4 часа 33 минут до…
— Ну вот и всё…
Серж объявляет неожиданно.
Торжественно.
Он окидывает меня ещё одним придирчивым взглядом и в сторону, всё же коснувшись и поправив «выбившийся» у лица локон, отходит.
А я…
Я смотрю на своё отражение и не верю, не вижу… себя.
Я не такая.
Я куда обычней.
У меня, настоящей, зелёно-карие, а не изумрудные глаза. Только иногда, если сильно злиться или долго реветь, они становятся бутылочного или болотного оттенка, истинно — по зелёному — ведьмовскими.
И огонь святого Эльма в них тогда разгорается.
Если верить Измайлову.
А ему верить было нельзя. Хотя бы потому, что про огни Эльма, удивляя познаниями, он брякнул на сильно пьяную голову. Напечатал, стирая моё имя в телефоне, «жена» он тоже в тот вечер, но… об этом думать не стоит.
Лучше вглядеться в зеркало.
В не моё-моё отражение.
У меня вот, настоящей, не столь высокие выразительные скулы, тонкие черты лица и идеальная без единого изъяна кожа. Теперь не видно тонкого шрама над левой бровью, который от скачущего Рэмыча сохранился.
Только губы у меня, настоящей и зеркальной, совпадают. Они остаются по-прежнему чётко очерченными и яркими без всяких помад.
И мне уже делали, репетируя, и макияж, и причёску, но тогда они не смотрелись столь… завораживающе. Тогда, рассматривая своё отражение, я лишь согласно кивнула и признала, что неплохо.
Красиво.
А сейчас…
Сейчас я не могу оторвать взгляда. Чувствую себя на месте и понимаю первый раз в жизни Нарцисса, что собой так смертельно залюбовался. Я вот тоже… ловлю червонные искры и блики в обычно тёмно-русых волосах, в тонких прядях, над небрежностью которых Серж не меньше часа колдовал.
Творил, открывая шею, сложную причёску.
И невесомую, будто сотканную из ажурной и прозрачной паутины, фату на сотню шпилек и гребень он прикрепил.
Присобачил намертво, как прокомментировала Ивницкая.
— Охренеть, — она, подходя и вставая за моим креслом, выдыхает вдруг севшим голосом. — Калинина, ты всю жизнь хреново красилась. Ты такая красотка, мать! Сегодня все помрут от зависти к Гарину, а…
Язык Ивницкая, пожалуй, прикусывает.
И сильно.
Но, встречаясь с ней взглядом в зеркале, я заканчиваю про себя, читаю её мысли, которые в эту минуту большими буквами и на лбу предательски горят.
…а некоторые локти кусать будут…
Хотя не будут, потому что не придут и не увидят.
Только это уже не говорю пока я.
— А у тебя волосы на солнце золотыми кажутся, будто горят, — тему Полина Васильевна переводит топорно.
Улыбается.
Получает ответ Женьки, которая к нам подходит.
Она вот переодеться ещё раз и собраться уже успела, влезла в изумрудно-чёрное коктейльное платье. И каблуки на тонюсенькой, но высоченной шпильке под ворчание Жеки Евгения Константиновна надела.
— Это у неё от прабабушки, — голос Еньки теплеет, — она у нас медно-рыжей была. Волосы всегда короной укладывала, а Алина как-то на портрете увидела и всё так же просила сделать. Подумать только, уже невеста…
Последнее говорится вдумчиво.
Будто не для нас, будто вслух у Женьки вырывается. Появляются в зелёных — куда более ярких, чем у меня — глазах невозможные слёзы, которые за всю жизнь я видела пять раз ровно. И до паники они меня каждый раз доводили.
А потому сейчас…
— И потому вы берете с Гарина расписку, что возврату я не подлежу, — я выпаливаю спешно и ехидно, палю контору и маму, которую в коварный план посвятили. — Чего ты ржешь, Ивницкая? Они с Жекой реально эту филькину грамоту составили и после загса собрались ему подсунуть.
— Нам нужны гарантии, — Енька, моргая и прогоняя сантименты, выдает чопорно и строго, только улыбается насмешливо. — А то вернёт быстро и не мучаясь. Нет уж, страдать от твоего характера должны все!
— Твой жирный наезд на мой идеальный характер я не понимать.
— Ага.
— Я белая и пушистая.
— Исключительно когда зубами к стенке, — Женька отбривает привычно, скользит взглядом по часам, чтобы тут же повзрослеть. — Так, белая ты моя и пушистая, давай платье надевай. Сейчас уже жених приедет!
— Зануда, — я буркаю тихо.
Но встаю послушно и в спальню следом за сестрой иду.
Останавливаюсь перед висящим на вешалке платье, которое выбирала я ещё более мучительно и долго, чем всё остальное вместе взятое. Я хотела быть и принцессой из сказки, и не путаться в десятке пышных юбок одновременно.