Двумя ручками, победно и гордо.
Присвистнул, призывая остальных тоже поглазеть. Раньше одни головы, не считая музея, нам не попадались, и в руки их не давали. К тому же, всё, что в музее и на нормальной анатомии, пережило столько студентов, формалина и времени, что на труп походило весьма и весьма условно.
Тут же было натуральней.
Так, что Катька впечатлилась по полной и почти до пола.
— А она рядом стояла и вдруг глаза начала закатывать. Пришлось ловить.
— Прижимать к груди и сердцу, — я пропела ехидно.
Проигнорировала косой и острый взгляд.
И да-да, я повторялась и повторяться ещё не раз собиралась, ибо… нечего всяких ловить! Эти всякие потом на физкультуре, в раздевалке, в красках пересказывали и смущенно хихикали, как от бетонного пола Глеб её спасал.
Не дал головушку разбить.
И вообще…
Катька вздыхала взволнованно и томно, хлопала накладными, коровьими, ресницами, чтоб неожиданно сильным рукам Измайлова и быстроте его реакции восторженно подивиться. И что зря я его моделькой и Кеном называю, мне с укоризной сказали.
— Не волнуйся, — Глеб улыбнулся мне убийственно и нежно. — Будешь падать ты, отойду в сторону и мешать не стану.
— Даже не сомневаюсь, — его улыбку я скопировала.
Прикусила язык, дабы — «Куда нам, убогим, до Катьки» — не добавить. Не при Лёхе такое было говорить, да и Измайловское самодовольное: «Ревнуешь?» я вновь услышать не хотела. Что ему отвечать на это я, теряясь, не знала.
Впрочем, в тот день коронный ответ на провокационный вопрос я получила и следующие пару лет без зазрения совести им пользовалась. Этот вопрос и моментальный ответ на него у нас вообще стали зеркальными.
Только кто спрашивает, а кто отвечает менялось и чередовалось…
Тогда же Лёха, обняв меня и пожелав удачи, ушёл первым.
А мы остались ждать ещё, стояли в забитом студентами коридоре и… с ума сходили, потому что ожидание было и есть самой мерзкой частью любого экзамена. Когда заходишь и получаешь билет, то бояться уже не получается, поздно и некогда.
Нет времени на страх и панику.
А вот перед дверью…
В коридоре, в котором кто-то обязательно и громко, называя что-то впервые слышимое, повторяет. Ты же этого не знаешь, как не знаешь и ещё десяток-другой из двухсот вопросов к экзамену, а потому паника подкрадывается и сковывает. Она сворачивается ледяным булыжником в желудке.
И ноги холодеют.
И может быть, от этой паники и ожидания Измайлов выговорил колючим и морозным, как февральский ветер за окном, голосом:
— Какие у вас тёплые отношения с Филатовым. Только поцеловаться забыли.
— Ревнуешь?
Взять и промолчать было нельзя, а потому и вопрос, и самодовольство напополам с ехидством я ему вернула обратно.
Приподняла картинно брови.
— Было бы кого, было бы к кому, — он хмыкнул надменно.
Смерил, тоже задрав бровь, уничтожительным взглядом. И тонна скепсиса в уголках искривленных губ у Измайлова уместилась.
А я, не найдя достойного ответа, только фыркнула и в аудиторию улизнула. Лучше… лучше было вытягивать конверт со стёклами и билет теории, чем в глаза Измайлова дальше смотреть. Лучше было оказаться дурой на экзамене, чем перед ним.
Хотя дурой я не стала, и гистологию сдала.
Пусть и на очередной трояк.
Я была рада и ему.
Тройку, которая считалась потолком студента, тоже надо было ещё получить, да что там… в нашей академии даже кол являлся оценкой и просто так не получался. Двойку же ставили, если рассказана хотя бы половина, а вот на тройку можно было рассчитывать, только ответив на все вопросы.
Про четвёрки и тем более пятёрки я молчала.
И почти их не видела.
Пусть поначалу это и царапало гордость, ибо в школе одни пятерки выходили как-то сами и без труда.
А тут…
«Калинина, ты чего, из отличниц в троечницы скатилась?» — моя школьная подруга спросила на одной из встреч недоверчиво и… злорадно. Про пересдачу химии я ей тогда сказала не иначе как сдуру, первый и последний раз сказала.
Пожаловалась.
И попыталась даже объяснить, что… те же сорок формул с бензольным кольцом, что были так похожи друг на друга, но все ж разны и с разным количеством и положением связей, гидроксильных групп, азота и кислорода я учила неделю, но запомнить, чтоб совсем без ошибок, так и не смогла.
И поэтому да, тройке за них я была счастлива.
Научилась, скатившись, ценить и три балла из пяти, которые школьной подруге я посоветовала сходить и самой получить, а потом уже судить меня. Она же, обидевшись, сказала, что я стала злой, изменилась.