Она решила.
А Аурелия Романовна, вызывая лютую ненависть, её поддержала. Она вот хотела своих внуков и очень, а то, что наша мама могла умереть, её не волновало. Александра, как она сказала невозмутимо, сама выбрала такой путь.
И плечами безразлично новоявленная бабушка пожала.
Пожалуй, выцарапать ей глаза в тот момент Женька хотела сильно, просто мечтала. И я её желание вполне так разделяла. Проклинала и жалела, что в Питер мы маму отпустили, что Адмирала, мать его невозможную, она встретила и полюбила.
И он её, потому что на сторону аборта и нас, хмуро глянув на Аурелию Романовну, Григорий Андреевич встал.
И поскандалили на пятерых мы тогда сильно и громко, до хлопнувших дверей.
Вполне так по-семейному.
Последнее, мечась уже по спальне, бодро и зло выплюнула Женька, утерла слёзы, что по щекам у неё безостановочно катились. И страх, смешанный с бессилием, от вида этих слёз ещё сильнее пронзал и скручивал.
Мы не могли ничего сделать, повлиять, изменить её чёртово решение, а потому потянулись долгие месяцы ожидания.
В работе.
Моей учебе, что пары и отработки чередовала.
Она бежала, сменяя пожухлые листья на первый снег, а затем на капель. Она бежала слезами, рецептами до пяти утра, криками и намотанными по сто раз на Артёма повязками. Она бежала болью в отбитых при перкуссии Измайлова пальцах, трехэтажным матом, сданными и несданными зачётами, мозолями от лекций и рефератов по тридцать страниц…
Зимняя сессия в тот учебный год прошла незаметно, ибо гигиена — да не будут забыты её задачи и оценка площадей больничных помещений — была пережита молча, а до топки, получая новый опыт, мы с Ивницкой оказались не допущены.
Как и ещё четыре человека из группы.
На втором курсе наш препод принимать зачёты отказался, перенёс их сдачу на следующий семестр. Только препода в этом следующем семестре поменяли, а несданные темы, превратившись в долги, остались, добавились текущие зачёты, что в снежный ком сплелись и на голову свалились.
Вместе с толстенным учебником, который на топке — просто и незатейливо — учился наизусть.
Кто-то смог выучить и сдать.
А у нас не получилось.
И развлекаться мы пошли, поскольку на долги, как водится, всем было плевать, и принимать их никто не хотел. Наш препод футболил к дежурному преподавателю, тот слал обратно к преподу. В этакий пинг-понг мы играли недели три.
Проиграл наш препод.
Пойманный перед дверью кабинета, он тоскливо вздохнул, возвёл глаза к потолку и через силу выдавил из себя согласие видеть нас по субботам. Где-то между девятью утрами и двумя часами дня, когда стоматология у нас самих как раз стояла.
В другие дни на кафедре его не бывало, а потому выбора не было.
Или же он был очевиден.
А потому про зубы ни у меня, ни у Ивницкой лучше было не спрашивать. Лечение флюса Измайлов знал лучше. Я же знала, как за час слепить три презентации с картинками и красивым оформлением, отрабатывая «нб».
Топку, всё же допустившись, мы сдали ближе к майским. Не вылетели в академ, как пара знакомых и Олеся из нашей группы. Она проучилась, выйдя из академа, с нами только год, и обратно туда ушла.
А вот Валюша каким-то чудом топку тоже сдала.
Впрочем, к её сдачам в последний момент и последнюю пересдачу мы тогда уже привыкли и не особо удивлялись. Да и некогда было удивляться. Не оставалось сил на усмешки, что уйти из медицины Валюше очередной препод душевно посоветовал.
К тому же, не только ей советовали и говорили.
…что нам всем только не говорили…
На майские, сказав баста, я улетела вместе с Женькой в Питер.
Город Медного всадника, разводных мостов и трёх революций я вразрез со многими не любила никогда. Я бывала в нём и со школой, и с мамой-Енькой, и даже с Ивницкой на втором курсе в зимние каникулы, однако меня не завораживала Дворцовая площадь или вид с колоннады Исаакия.
Я была равнодушна к Петербургу.
Но квартиру Адмирала на Васильевском острове и с видом на Финский залив я полюбила с порога, первого взгляда и навсегда. И рвалась не в Питер, а в эту квартиру и к маме при любой возможности. Там было хорошо.
Просторно и светло.
Уютно.
Там были и есть и у меня, и Женьки свои комнаты.
А ещё в квартире на предпоследнем, пятнадцатом, этаже была и есть огромная панорамная лоджия, на которой мы собирались все вместе по вечерам, располагались на диване с кучей аляповатых и смешных подушек и в плетеных креслах рядом. Ставились на низкий столик неполезный кофе и вредные конфеты из марципана.