Хотелось стучаться головой и лежать, не двигаясь.
Но… истерики, жалость к себе и три ручья слёз — это роскошь.
Оказалось вдруг.
Узналось, что обратно в себя, проталкивая, кажется, до самого желудка, слёзы можно загонять. Можно сцеплять зубы и сидеть до синевы перед глазами, уча спектр активности разных антибиотиков. Можно было молчать, слушая в который раз на хирургии, что природа на нас отдохнула.
А значит, людей убивать мы будем.
А потом сушить сухари и присаживаться на пару лет.
Где-то между красочными обещаниями цугундера и сюрприза в виде написанных от руки лекций по патану, которые кафедра вдруг решила увидеть, мы рисовали пути Голля и Бурдаха по неврологии и расшифровывали, чтоб написать свои, истории болезни по педиатрии.
Готовились к итоговой рецептуре по фарме, которой весь год нас стращали.
Не зря пугали.
К шестому июня, когда закончился семестр и началась сессия, я сдала всё, кроме неё. Допустилась даже до патана, по которому все тридцать семь лекций за четыре дня я написала и в последний момент сдала.
А вот рецептура…
На неё я по закону подлости опоздала, а потому на первую парту, затормозив в проходе, Тоха меня приземлил, лишил даже призрачной возможности скатать. Выучить же всю рецептуру и сдать без списывания, наверное, было возможно.
Кому-то и в теории.
На практике же я таких людей не знала.
Нет, она училась и местами даже запоминалась, но когда количество препаратов переваливало за восемьдесят, то путаница в и без того чумной и уставшей голове делалась достойной лабиринта Минотавра.
Цифры и ещё раз цифры, в которых миллиграммы, миллилитры, кратность и длительность.
Показания-противопоказания.
Нежелательные реакции.
Механизмы действия, отпечатавшиеся в голове настолько, что и через пятьдесят лет, не думая, расшифруется КЛЦМ, бывшая киназой легких цепей миозина.
Сами названия, написанные на латыни и без ошибок.
Голова от этого всего ехала неспешно, однако весьма целеустремленно и даже радостно… в сторону дурки, кровати — ура! — и мягких стен.
Большинство преподов, что сами через это проходили и тут учились, состояние третьего курса понимали. Они закрывали глаза, выходя из кабинета и давая время, но… не наш.
Наш Антон Михайлович, отбирая телефоны и зорко следя за любым движением, ястребом курсировал по кабинету. Подмечал малейшие попытки заговорить и неразличимый шёпот улавливал. Он отбирал шпоры, вторые телефоны, и руки проверял.
Списать рецептуру удалось только Ивницкой и ещё двоим.
Пара человек, включая Злату, кое-как наскребли на тройку, а остальные дружно и весело пошли на пересдачу.
Про то, что Тохе больше всех надо, мы цедили сердито и матерно.
Раздраженно.
Нервы к лету начинали сдавать у всех.
И второй раз, высказывая квартире всё, что думаю про рецепты, фарму и Тоху, я не сдала. Не получила зачёт и допуск к экзамену. И первый долг по экватору нарисовался даже раньше, чем сама сессия началась.
Впрочем, первый экзамен — хирургию — я сдала.
А дальше всё пошло наперекосяк.
С патана, молясь «только не к Зайке», и я, и Ивницкая вылетели пробками именно от Зайки, уложились первый и последний раз в жизни в две экзаменационные минуты.
На патфизе, где от особого доверия и веры в нашу хитромудрость, проверяли с металлоискателями, карты тоже сошлись неправильно, а вопросы билета не совпали с блестящими познаниями в голове.
Напились, собравшись у меня, мы именно после патфизы.
Хотя напиться звучало слишком громко. Все три бутылки на троих пошли, как не в коня овёс. Ни в одном глазу ничего не появилось. Перед ними всё так же стоял приказ ректора, согласно которому за несданный до конца декабря экватор отчисляли сразу и без академа.
Правда, если из пяти экзаменов сдан только один, то Нового года можно было не ждать. Пересдать четыре предмета за семестр, в который учиться тоже надо, нереально. Никто не даст, всё равно не получится, а потому с вещами на выход.
До свидания, мед.
Привет, пед.
Это, истерично хохоча, срифмовала Ивницкая.
— Если пропеду не сдам, то точно будет до свидания, — я проговорила меланхолично.
Оттолкнулась, раскачивая качель, ногой от земли.
И голову к чёрному и звёздному небу задрала. Светила почти полная белая луна. Где-то рядом, удивляя, стрекотали кузнечики, которых в городе, даже ночном, обычно не услышать. Мы же услышали, выперлись в первом часу ночи на детскую площадку.