— Артём Николаевич, вы похитили меня со свадьбы. Вы хотите поговорить об этом? — я спрашиваю официально и душевно, копирую ласковый и всё понимающий тон нашего препода по психиатрии.
Вы избраны, а потому слышите голоса в голове?
Мы вас понимаем!
И вылечим…
— Алина, твои шуточки…
— Оригинальны и смешны, да?
— Ой…
Рукой на меня машут досадливо, проходят туда-сюда, пока я терпеливо стою и жду, рассматриваю деревянные полки и ведро с тряпкой в углу. Мосты, пожалуй, поживописнее были бы, пускай и раз двадцать в неделю я их постоянно вижу.
Но… поговорить нам, правда, следует.
Ради Польки.
А потому выдыхаю я тяжело и первой уже серьёзно начинаю:
— Кузнецов, я сегодня ещё планирую выйти замуж, поэтому рожай уже свой разговор. Иначе мы даже в загс не успеем.
— Угу, — он соглашается, вытаскивает вдруг из недр пиджака шоколадку и мне протягивает. — Будешь?
— Марципановая? — шею в попытках разглядеть я вытягиваю старательно, уточняю деловито и счастливо.
— Ага.
— Давай сюда, — шоколад, вспоминая давнее-давнее утреннее кофе, я отбираю без зазрения совести, шуршу оберткой и фольгой. — Так чего хотел?
— Это ты мне скажи, чего Полина хочет, — Артём буркает мрачно, сует руки в карманы брюк, которые от его сжатых кулаков угрожающе натягиваются. — В вашем тандеме тараканы обычно эволюционировали у тебя…
— Я бы попросила!
— … а Польку я понимал, — он, пропуская возмущения, вздыхает шумно и тяжко. — А сейчас… Я пришел, а ни её, ни вещей! Вот чего она ушла⁈ Что не так⁈
— Ну… — я тяну задумчиво.
Рассматриваю обкусанный край шоколадки, которая вкусная, однако маленькая. И ещё, следует признать, хочется.
Время, в конце концов, обеда уже.
— Ещё и говорить отказывается. Я весь этот выкуп идиотский… прости… к ней подойти пытался. В итоге, только по мордасам отхватил, — левую щеку, кривясь, он потирает непроизвольно. — Вот ты мне объясни, что случилось. Ты ж точно знаешь. Она тебе явно рассказала! У вас обмен новостями в режиме реального времени.
Туплюсь я скромно, но неправдоподобно.
Решаюсь, отодвигая все сомнения, окончательно. И, может быть, это неправильно, и Ивницкая, если узнает, меня убьёт, но… этот разговор я ждала с утра, с дороги, в которой Полина Васильевна всё рассказала.
И, как поступлю, я знала уже тогда.
Поняла, пусть и отгоняла, думала и до последнего, вот этого момента, колебалась.
— Тём, вы живёте вместе уже третий год. Гражданский брак — это, конечно, модно и современно, но это не муж и жена. Понимаешь? Полька по-настоящему хочет. И кольцо, и штамп, и женой, а не сожительницей в любой ситуации именоваться. Это нормально, чтоб официально было, если отношения серьёзные. Что тебе ещё объяснить? Ты, а не я, больше года в реанимации работаешь и знаешь, что этот чёртов штамп у нас значение имеет. Да и если ты до сих пор не уверен, то может… она правильно ушла?
Режущий, как скальпель, взгляд я у Артёма Николаевича вижу впервые. Не впечатляюсь, когда, вскинув голову, он им насквозь буравит.
Хрустит костяшками, чтобы глухо процедить:
— Я её люблю.
— Я тоже. И мне надоело смотреть, как она разглядывает свадебные фотографии знакомых и тоскливо вздыхает.
— Я ей кольцо купил, — это мне сообщают тоже мрачно, с какой-то отчаянной решительностью, перекатываются с носков на пятки. — Ещё две недели назад. У нас парень умер… Реально коробит от этих сожителей, как алкаши или бомжи какие-то…
— Тогда… мы не разговаривали?
Руку для подтверждения сговора я протягиваю лодочкой.
А Артём, расплываясь в своей широченной и заразной улыбке, соглашается:
— Мы не разговаривали.
— Именно, но ты в подробностях расскажешь, как замуж её звал.
— Обязательно, — его глаза смеются, а губы усмехаются.
А сам он вдруг разворачивается.
Удаляется.
— Эй, а меня снять? Кузнецов, зараза, ты куда⁈ — это я почти кричу вслед и в спину, которая к выходу движется.
К… Гарину, что у двери же стоит.
Он высится, прислонившись плечом к проему, каменным и коварным истуканом. И пиджак у него небрежно и по-хулигански расстегнут. Кривятся в ухмылке губы. И в глазах, должно быть, чертенята пляшут. Они у него появляются, я знаю, хотя сейчас, в полумраке, и не могу разглядеть.
— Я сам тебя сниму, — он, закрывая за отсалютовавшим Артёмом дверь, обещает предвкушающе, подходит неспешно. — На всю жизнь.
— Такого тарифа нет, — я протестую и буркаю вредности ради, складываю руки на груди, чтоб осуждение выразить. — Ты ему предложил похищение?