Ответ мы, правда, получили весьма расплывчатый, но…
…но попросить забрать, чтобы не опоздать и не заработать реферат с его пересказом… это ведь не слож-но?
Это по-дружески, да?
Глупо не попробовать, а ещё весьма красноречиво, что свое обещание я не сдержала, что меня не отпустило, что в тот вечер, когда все готовились, а мы, осознав непостижимость всех путей и перекрестов в неврологии, развлекались, я врала.
Себе, ему, Ивницкой.
— Сейчас, — я, сдаваясь, процедила сквозь зубы.
Оказалась через пятнадцать минут на переднем пассажирском месте, которое когда-то давно и невзаправду я себе застолбила, отбила у не особо возражавшей Ивницкой. Теперь же это место куда более законно принадлежало Карине.
Только думать об этом не стоило.
— А на обочине трассы ты всё ж хорошо смотришься, — Глеб, привычно игнорируя все приветствия, ухмыльнулся мерзопакостно.
И уже готовое спасибо я оставила при себе.
Обойдется.
— Измайлов, твои больные фантазии остаются всё такими же банальными. Или подожди… мне сейчас мнение профессионала выдали, да? — в такую знакомую перебранку, что всегда балансировала на острой грани приличий и оскорблений, я включилась автоматически.
Раньше, чем сообразить и прикусить язык успела.
Только глаза, чертыхаясь, закрыла.
— Узнаю Калину, никакой благодарности и тонна инсинуаций. Кстати, повторяешься, — Глеб хмыкнул странно, будто не заржать пытаясь. — И что за интерес к моим фантазиям? Так услышать хочется?
— Упаси боже! — ужаснулась я вполне натурально, протараторила быстро. — Глеб Александрович, у меня детская неокрепшая психика. ЮНИСЕФ тебе не простит.
— Скорее, Гринпис…
— Ну кто тут большая скотинка, вопрос, конечно, открытый… — я, отворачиваясь к окну и пряча улыбку, пробормотала негромко.
Но так, чтоб услышанной быть.
И ответочку получить.
Вот только Измайлов, привлекая внимание, проговорил совсем другое:
— Что за херь…
Он сбросил неожиданно скорость на пустой дороге, на одной из дорожных артерий, которые во множественной, казалось, бесконечности Энск окружали. Сходились и расходились, пересекались и ветвились.
Вырастали вдруг в мосты.
Или ныряли под них.
По ним всегда мчали машины, вот только мы, уйдя в левый ряд, свернули на редкий безлюдный участок. И по узкой дороге между двумя еловыми стенами ехали. Я рассматривала и занесенные белоснежным покрывалом опушки, и широкие припорошенные снегом лапы ёлок.
От их вида внутри зарождался детский восторг.
Тот, от которого обмираешь.
Не соображаешь сразу.
— Ты чего?
— Там авария, — Глеб, сворачивая на обочину и окончательно тормозя, ответил коротко.
Сосредоточенно.
И из машины он вылез первым.
А я наконец разглядела, увидела перевернутую и лежащую брюхом вверх «Ниву», что метрах в пятидесяти от нас была. Влетела, кажется, в отбойник, который искореженным оказался.
— Калина, вызови скорую и на заднем сидении аптечка, поищи, — Измайлов скомандовал решительно и дверь свою закрыл.
И машину он тоже… закрыл.
Запер меня.
Это я поняла не сразу.
После того, как скорую, объясняя наше местоположение, я торопливо вызвала и аптечку, перегнувшись и почти переползя, попутно нашла. Толкнула дверь, которая закрытой вдруг оказалась.
— Глеб!
Нить чёрного дыма, что, извиваясь змеюче, поднималась к небу от «Нивы» я заметила тогда же. Я видела, дёргая бессмысленно ручку, как к — горящей? горящей! — машине Измайлов бежал.
Подбегал.
Я пыталась открыть в бесполезной попытке его дверь или хотя бы окна, вот только ни черта они не открывались. Ни передние, ни… на укатанную обочину, расшибая ладони, я выпала из задней двери.
Побежала к «Ниве», от которой мужика Глеб уже волочил.
— Измайлов!
— Что ты тут… Займись им, — он, кладя его на землю, приказал отрывисто и хрипло. — Там ещё кто-то… надо проверить…
— А если взорвется⁈ Глеб!!!
Я орала, срывая голос, одно.
А делала другое, я уже упала перед мужиком, чтобы пульс нащупать и травмы найти. Только вот ни на одном занятии не рассказывали, что заледеневшими и дрожащими пальцами нащупать этот пульс невозможно.
И в стуке собственного сердца ничего не слышишь.
Не видишь, даже остервенело расстегивая пуховик, дышит он или нет. Ты не понимаешь ничего, кроме того, что Измайлов там. Он лезет с самоубийственной одержимостью к машине, которая взорваться в любой момент может.
Вспыхнуть так, что и от него одни только чёрные угли останутся.
Он сгорит, а мужик…