И на дистальной его части, где лежало старое одеяло и сиделось, болтая ногами, в тихие вечера, я устроилась.
Легла, свешивая и ноги, и руки.
Я уставилась на небо, которое в пять утра, в мае, было чистым-чистым, голубым. Чуть золотым от уже появившегося на востоке солнца, что верхушки шелестящих от ветра берёз янтарным светом окрасило.
Пахло ранним утром, в котором запах морозной ночи и теплых дневных лучей солнца мешался, разбавлялся ароматом цветущих яблонь.
И сирени.
Щебетали, вытесняя все мысли из головы, птицы.
А потому удивиться, когда зашуршали, подкрадываясь, колеса невидимой машины, не получилось. И на хлопнувшую дверь, раздавшиеся следом шаги я внимания не обратила. Не сверзилась почти с метровой высота, услышав невозможный здесь голос.
Он померещился мне:
— Лежать холодно, Калина.
— Ты знаешь… люди сволочи.
Делиться правдой, которую мало кто поймет и не осудит, с воображением было можно.
Даже нужно, ибо легче становилось.
Отпускало понемногу.
— А ещё твари… — Глеб, извернувшись и подтянувшись, на борт как-то запрыгнул, оказался возле моей головы, чтобы на свои колени, заставляя пошевелиться и подвинуться, её уложить, закончить ехидно, — … божьи. Или для тебя это новость?
— Нет, наверное…
— Ночь дерьмо?
— М-м-м, — возражать, рассматривая склоненную ко мне физиономию Измайлова и медленно осознавая её реальность, я не стала, — отборное, но мы с лопатой. Полицию по дороге не встретил?
— Встретил, — он, чуть хмурясь, в моё лицо вгляделся, подтвердил. — Буйных привозили?
— Скорее, увозили, — уточнила я педантично, подняла, не справляясь с собой, руку, чтобы за выбившуюся из идеальной укладки прядь волос Измайлова дёрнуть, признаться чистосердечно. — Я человека по башке ударила, Глеб.
— Ничего страшного. Меня ты по ней постоянно бьёшь.
— Измайлов, я серьёзно.
— Я тоже, — он хмыкнул невесело, положил раскрытую ладонь на мой нос, а после чертыхнулся и, стаскивая с себя толстовку, зашевелился, накрыл ею меня. — Ничего страшного. Жив ведь остался?
— Остался.
— Тогда вообще не думай. Пойдем лучше завтракать, а? Я в ваши знаменитые «Шампурики» заехал, люля-кебаб купил. Лепёшки горячие, только из печи. Соус чесночный. Надо завтракать, пока не остыло, Калина.
— Завтракать? В пять утра? Люлей?
— Почему бы и нет?
Действительно…
Пятьдесят с лишним километров от Энска Измайлов проехал именно для того, чтобы самым вкусным и любимым мясом в пять утра меня накормить. И про дебильное дежурство, за которое столько всего было, послушать.
— Зачем ты приехал?
Я всё же спросила и глаза не закрыла, продолжила рассматривать себя же в его глазах, в бездонной черноте зрачка и обыкновенно серой радужке.
Впрочем, и такие идеальному Кену подходили.
И я в них падала-падала.
— Я развёлся, Калина.
«Да неужели?»
«Да-а-а, Измайлов, твой паскудный характер даже год никто вытерпеть не смог, но Карина ещё ничего, молоток. Долго продержалась. Мои поздравления. Ей»
«Ну, и какого лешего надо было вообще жениться?»
«Какая важная депеша, доставлена аж с первыми петухами и… петухами»
«Почему?»
«Почему ты приехал, выехав ночью, рассказать это именно мне?»
У меня рвалось спросить-сказать всё и сразу.
Хотелось язвить, чтоб тоже больно ему стало, чтоб задеть не по касательной, а в самое сердце, как моё он всегда задевал. Хотелось, не кривя спасательных ядовитых улыбок, негромко и по-человечески узнать, что случилось.
Хотелось… обрадоваться, вот только как раз радости в пять утра после проклятой смены я в себе найти никак не могла.
И сил, чтобы отреагировать хоть как-то, не было.
Только думалось.
Мелькнуло вдруг первый раз в жизни странным и неправильным желанием, что сигаретный дым — горький, ядовитый и терпкий — я вдохнуть хочу, почувствовать вновь на губах, как в Индии… с Гариным.
Посмотреть в глаза его, а не Измайлова.
С ним ведь было так просто и понятно, не слож-но, пусть и недолго. Только вот искать, безукоризненно соблюдая договор курортного романа, Гарин меня не стал. И обидно от этого против всей логики поначалу было.
Привыклось потом, почти забылось и вспомнилось вдруг тут.
Впрочем, я ему тоже не позвонила.
А Глеб…
…у него я так ничего и не спросила. Не нашла сил, чтобы раннее утро и потянувшийся за ним день, который Измайлов провел у нас, своими вопросами и его ответами портить.