Стращал с показательной строгостью и грозностью, но… чем можно напугать без месяца пятый курс, который пережил экватор?
— На цикл ко мне придете, роды принимать заставлю!
— Александр Борисович, так мы в том семестре… — Ивницкая, сидя на краю стола и покачивая ногой, напомнила с широченной улыбкой в первый же день практики, — … тазовое предлежание исполняли.
Иль изображали.
Это как посмотреть.
Мы вот с Измайловым, вызванные за разговоры на галерке к преподавательскому столу и лежащему на нём тазу с куклой, смотрели сбоку и не особо внимательно. Пытались сохранить серьёзный и внемлющий вид, а не заржать злорадно-гаденько и громко.
Ибо «роды» принимала Ивницкая.
Её позвали вместе с нами, а поскольку шла она первой, то и счастье принять сшитую розовую лялю выпало ей. Мы же были оставлены для компании, моральной поддержки и вредно-злодейского — других у студентов не случается — совета.
И чтоб там, на последнем ряду, не по теме не трындели.
— Ивницкая, ты что ль, злодейка? — Алексан Борисыч, разворачиваясь к ней и сдвигая на нос очки, протянул с радостным узнаванием и удивлением. — Ну-ка, сколько здесь моей шестнадцатой группы?
— Девять человек.
— У-у-у, злодеи, все почти в городе на практику остались!
— У нас в Аверинске роддом закрыт, — я, выглядывая из-за плеча Польки, родную больницу заложила без зазрения совести.
И довольно.
Александра Борисовича мы любили и снова с ним увидеться были очень даже рады. Хотя бы потому, что дневники практики в печатном виде он сдать разрешил и зачёт всем автоматом поставил. И прогуливать, потребовав отходить на десять родов и запомнить наконец-таки приёмы Леопольда, остальное время разрешил.
А потому все квесты города мы прошли.
Перебрали в прокате и ролики, и велосипеды, научив на последнем кататься идеального Кена, которому до общения с нами такие развлечения не по аристократически-высокомерному статусу были.
Мы прокатились на всех аттракционах центрального парка, в котором до самого закрытия почти каждый день гуляли, покупали всевозможное мороженое и трдельники. И на пешеходный фонтан, схватив за руку, Измайлов меня в один из поздних вечеров затянул.
— Глеб!
— Ты в сладкой вате вся измазалась, — он, сволочь тоже мокрая, отозвался невозмутимо.
Не отпустил моей руки.
Впрочем, вырываться и спасаться я уже и не пыталась.
Не собиралась.
Играла музыка, что старой, летней и зажигательно-испанской была. Вспыхивала то ослепительно зелёным, то фиолетовым цветом подсветка вокруг нас. Поднимались, вырастая из асфальта, всё выше и выше водяные змеи, рассыпались на брызги, которые в лицо, окрашенное на секунды розовым, летели.
Так, что жмурилось.
Девались куда-то мысли, что до дома насквозь промокшими ещё как-то добираться будет надо и макияж, можно не сомневаться, потек. Хотелось вместо всех этих размышлений, подпевая бессмысленное про «Асерехе», танцевать.
Хохотать.
Смеяться, когда, портя и обрывая все заученные с детства и клипа движения, Глеб Александрович меня на руки подхватил и закружил.
— Изма-а-айлов, — я, хватаясь за его шею, завизжала от души, — скользко! Пусти. Я не хочу провести эту ночь с тобой в травме! Тут только первая городская рядом, а там Григорьев работает. Он нас сам доломает, когда увидит!
Он же ж дураков и самокатчиков, что тоже дураки, правда, альтернативные и в квадрате, на дух не переваривал.
А мы дураками точно были.
Ивницкая, смотревшая на нас со стороны, спустя полтора часа это мне с удовольствием подтвердила, призвала в свидетели Артёма, который, не осмеливаясь спорить с разозленной и огорченной нами Полькой, согласно кивнул.
В тот же момент…
Они, делая ставки на поцелуй, наблюдали.
Перестали кружить, но не поставили на асфальт меня.
Измайлов только остановился, уставился слишком серьёзно для шумного разноцветного вечера под открытым, по-августовски глубоким и чёрным, небом. И улыбка вместе со всеми радостными воплями под его взглядом куда-то пропала.
— Ты чего?
Самый банальный и заезженный всеми мыльными операми вопрос вырвался сам. Убедил, что в жизни, следуя ненаписанному сценарию неснятого глупого фильма про любовь, задаваться такими вот вопросами тоже вполне можно.
Я так точно могу.
— Ничего.
Измайлов по оригинальности от меня ушёл недалеко.
И это очень даже радовало.
Быть идиоткой в компании, а не гордом одиночестве мне всегда нравилось куда больше. Вселяло надежду, что не всё так печально и потеряно.