— Тогда верни меня на грешную землю.
— А я тебя от неё оторвал?
«Ты меня почти поцеловал!»
Прокричать в идеальную физиономию со вскинутой бровью, которая маячила совсем близко и провокационно-притягательно, хотелось именно это, только вот… хотел ли он?
Или показалось?
Может, я в очередной раз приняла желаемое за действительное? А Измайлов просто развлекался, веселился так, по-дружески. Ведь если бы хотел, то поцеловал бы, да?
Или… нет?
— Сама в шоке, — ногой, показывая, что от земли она весьма далеко, я покачала выразительно, проговорила с привычной ядовитостью. — Обычно ты меня, наоборот, в неё прикопать жаждешь.
— И даже начинаю вспоминать почему… — Глеб пробормотал себе под нос.
Всё же поставил на землю.
А я сбежала к Ивницкой, чьё слишком выразительное выражение лица проигнорировать было весьма сложно, но я справилась. У меня получилось напомнить себе, что с Измайловым мы просто дружим, а значит идти на второй круг и придавать значение любым его словам, взглядам и случайным прикосновениям смысла нет.
Встречается и женится он потом всё равно на других.
И если думать так, то… жить становилось проще.
Можно было спорить до хрипоты, выбирая фильм в кино, и отбирать после всё ведро попкорна, соглашаясь с тем, что Алина — хомяк прожорливый. Можно было, собираясь у Глеба, выгонять его с вновь холостяцкой кухни, выговаривать за единственную кастрюлю в доме и в ультимативной форме объявлять, что из салатов сегодня будет «Ревнивец».
Можно было, не смеясь от проделываемой авантюры в голос, приходить на психиатрию к перерыву, чтоб в кабинет незаметно проскользнуть и руку в конце пары при проверке посещаемости поднять.
— Калина, а Калина, а селезёнка существует? — это гадским придушенным шёпотом у меня спросили как раз на психиатрии.
В середине октября, когда сей чудесный цикл у нас шёл.
Моросил за окном дождь.
Прыгали по мокрым лапам сосен откормленные и под стать нам нахальные белки, которых тут, в областной психиатрической больнице, была тьма-тьмущая. Пройти мимо них спокойно и не покормить было невозможно.
Пусть и кормушек по всей территории у них имелось множество.
Но мы…
…мы в тот день, ожидая по отработанной схеме перерыв, дождаться его так и не смогли. Пошли сдаваться и давить на жалость, рассказывая про тяжкую жизнь студента, которому до психички и выселок за городом добираться так сложно.
И долго.
Так долго, что к одиннадцати за час до окончания пары мы только приперлись. Но пришли же, а значит, кто мы? Молодцы, а не прогульщики и отработчики!
— От… вали, — я послала добро и нежно.
Убила Измайлова только взглядом, ибо сидеть на подоконнике в туалете, в который мы набились впятером, было слегка неудобно и немножко тесно.
До кабинета и жалостливых объяснений мы не дошли.
Перерыв по закону подлости начался раньше. Открылась дверь, явился препод, а мы, скрываясь и спасаясь от профессорского взора, нырнули всей опаздывающей компанией в первую попавшуюся дверь, что туалетом оказалась.
— Охренеть, Калина у нас культурной стала, — Кузнецов восхитился и возрадовался тоже вполне прилично.
— Заткнитесь, — Полька локтем ему заехала душевно и, судя по ойканью, метко. — Иначе спалит. Лиз, глянь, ушёл уже?
— Не, в коридоре вон стоит. Не шумите.
— Мы не шумим, мы пропущенное наверстываем, тему занятия обсуждаем, — Глеб отозвался ехидно, придвинулся ко мне, чтоб по коленке постучать и вопрос свой, ставший давно притчей во языцех, повторить. — Так что, будущий психиатр, селезёнка существует?
— Нет, — огрызнулась, зная, на что меня разводят, я тихо.
— Тю-ю-ю, где-то на анате сейчас Пётр Аркадьевич грустит, — имя завкафедрой нормальной анатомии Измайлов протянул с показной печалью и скорбью. — Он над нами полтора года измывался не для таких знаний и ответов, Алина Константиновна, поэтому думай лучше.
— Да хоть зарежь, — прошипела, перехватывая его руку, что на моей ноге всё лежала и узоры, нервируя, выводила, я истинной коброй, — не существует селезёнки!
— Да вы достали со своей селезёнкой!
— А чего вдруг нашей? — на гневный шёпот Лизы Глеб возмутился искренне, кивнул на дверь, за которой препод всё стоял и беседы с кем-то вёл. — Она вон — Парфёнова. Его любимая тема на весь цикл.
— Слушайте, — Кузнецов, оглядываясь на нас, поинтересовался задумчиво, — а вообще, есть хоть кто-то, кто смог доказать ему существование селезёнки?