А потому к парам мы готовились мало, но готовились.
Особенно к хирургии.
Её в десятом семестре у нас вёл Валерий Васильевич, и к его парам все методички читались уже только из-за уважения к нему самому. Он был из той старой советской профессуры и настоящей интеллигенции, которую ныне почти не встретить. Из тех, у кого под всегда идеально отутюженным и застёгнутым на все пуговицы халатом виднелся костюм и галстук.
Он не повышал на нас голос, не наказывал строже остальных, но не ответить, смотря в лукаво-добрые и мудро-молодые глаза, было стыдно. Невозможно было опоздать, потому что двери через пять минут после начала он закрывал на ключ. Шутил с нами и рассказывал в качестве примеров истории из своей практики, которая лет насчитала почти в три раза больше, чем было нам.
Он звал нас всех исключительно и строго по имени-отчеству, требовал положенную — ниже колена — длину халата и одним прищуром убирал все наши причёски-волосы под тоже положенные шапочки.
Он говорил, что мы взрослые, почти врачи, в чьих руках человеческая жизнь, а потому серьезней и ответственней быть надо.
Только…
Только однажды — тогда, когда закончилась хирургия, а мы занимались на поликлинической терапии — Валерий Васильевич уточнил, что мы ещё взрослые… дети. В тот день календарь отсчитывал листья снежно-грязного и по утрам морозного марта, в котором солнце-блин, однако, слепило уже по-весеннему тепло и жарко.
Звенела первая робкая капель.
А я, толкая дверь ГУКа и влетая в забитый народом холл, звенела про себя ругательствами. Они же были адресованы и дорогому деканату, и любимой кафедре факультетской терапии, и всем бумажечкам-ведомостям-документам, в которых мою оценку за экзамен по терапии потеряли и этой новостью накануне обрадовали.
Точнее, ставя сразу десять вопросительных знаков и используя исключительно «капс», новостью-вопросом обрадовала меня Катька: «У тебя что, терапия не сдана?!?!?!»
Кофе я в тот момент подавилась.
И перекрестилась.
Терапию, отказавшись летом от тройки и получив за это от Ивницкой характеристику дуры, я осенью пересдала на четвёрку, как у мамы. На пятёрку, как у Женьки, я не дотянула, но и хотя бы трояка за один из самых важных и основных предметов не имела.
На этом я выдохнула и, успокоившись, забыла.
И тут вдруг…
«По их ведомостям у тебя ничего стоит. Иди завтра в деканат, Макарыч хвостовку даст, с ней на кафедру, чтобы подтвердили и написали, что у тебя всё сдано. Потом опять к Макарычу, чтоб в ведомости проставил».
Инструкцию к действию Катька выдала подробную.
А я таким образом в ГУКе и оказалась.
За хвостовкой.
К Макару Андреевичу.
Последнее, маяча в дверях деканата, я и озвучила.
— Макар Андреевич на четвёртом этаже, в большой аудитории, — секретарша, отрываясь от экрана компьютера и кидая поверх очков заранее осуждающий взгляд, продребезжала недовольно. — У нас сегодня так-то день открытых дверей. Он занят. Может, вы в другой день подойдете, девушка?
— Угу, — я, скрываясь с горизонта, промычала неопределенно.
Тратить ещё один другой день, тащась через полгорода до ГУКа, я была не готова. Обойдутся. И так надо было ехать в противоположный конец города, в шестерку, и ловить там завкафедрой терапии, попутно выслушивая всё, что вот о таких, невовремя сдающих, она думает.
Нет уж.
Лучше было подождать Макарыча и закрытия всех их открытых дверей сегодня. Так что на четвёртый этаж, растолкав теперь понятную толчею людей, я пробилась довольно быстро и виртуозно. У меня в отличие от них, мечтающих поступить и врачами стать, опыт лавирования в толпе был богатый.
Это им, если сложатся карты и баллы, только предстояло научиться выживать в столовой, перед гардеробом после лекции всего потока и на многочисленных пересдачах. Это они терялись в лабиринтах коридоров-переходов и на широких лестницах, которые соединялись площадками этажей и вновь разбегались. Это они, рассматривая высоченные потолки с барельефом и столь же высокие окна, восхищенно округляли глаза и благоговейно смотрели на стены нашей альма-матер.
На одной из стен которой, к слову, чуток краски без всякого трепета мы как-то случайно отколупать успели. Пересидели на всех лестницах перед лекциями или экзаменами, а на некоторых ступенях даже полежать успели.
Вспоминала, скользя между всеми, я именно об этом.
Усмехалась незаметно.
И знакомо-родную залысину Макарыча я в этой толпе искала.
Нашла вместо неё… идеальную укладку Измайлова. Не его, а просто похожую, как подумалось изначально. Не поверилось, что прогуливающий уже вторую подряд пару Глеб Александрович вдруг после обеда до деканата доехать соизволил.