Шуточками.
И про угрозу академа или отчисления он ничего не сказал.
И я тоже.
Я промолчала, не рассказав даже Польке, про отца и модельное агентство. Это была не моя тайна, не моя история, которой, если бы хотел, Глеб давно бы поделился. Только он не хотел, а я не имела привычки трезвонить чужое.
Пусть потом, когда всё же узнала, Ивницкая и не могла мне этого долго простить.
— Нам уже позвонили, — Макарыч продолжал сердито, оглянулся, но никто, кроме нас, в половину четвертого в главном корпусе уже не ошивался, — и очень по-доброму спросили, почему наши студенты позволяют себе подобные… представления. Похвалили, что хотя бы матом не ругаются. Интеллигенты.
Последнее прозвучало, как самая отборная ругань.
Не комплиментом.
И будь на месте Макарыча декан или сам ректор, то приставать с расспросами и разговорами я бы дальше не стала, я бы вообще с ними только поздоровалась. Но вот Макар Андреевич… он был своим.
Это он возился с нами.
Часто ругался, редко расщедривался на похвалу, а ещё умудрялся отчитать, запугать отчислением и мотивировать на исправление всех долгов одним предложением. И потому соваться к нему, хватая за рукав пиджака и не замечая раздраженности, было можно.
— Так что… — вопрос, похожий на ведро ледяной водой, я спросила, вылила и на себя, и на него, — Измайлова отчисляют?
Они ведь могут.
За нарушение дисциплины, которая строгой у нас всегда была, и за ту же обсценную лексику объяснительные влегкую не раз писались. Или ещё по какой причине, которую красиво и умно найти и написать не так и сложно.
Вполне можно.
— Ну что ты… — Макарыч протянул язвительно, — мы погладили его по голове и напутствовали продолжать в том же духе.
— Макар Андреевич!
— Что Макар Андреевич? — он проворчал хмуро, посмотрел как-то так, что вся усталость, морщины и седые виски в глаза враз бросились. — До лета погуляет, пока всё не успокоится. А там оставшиеся циклы с иностранцами пройдет. Потом же… У вас на шестом курсе экспериментальная субординатура будет по профилям. Вот и пойдет, к Валерию Васильевичу.
— Куда?
— Вы заявления писали, кто по терапии или хирургии более плотно заниматься хочет?
— Ну… — я, припоминая что-то подобное, отозвалась неопределенно.
И терапии, и хирургии, а также гинекологии, которая шла третьим направлением, мне хватало и в тех объёмах, в которых давали. Приобщаться ещё ближе и плотно желания не возникало. Тем более у всех, написавших заявление, смотрели средний балл, то есть набирали на дополнительные занятия, как мы логично заключили с Ивницкой, только умных.
Мы же к таким никогда не относились.
Вся наша группа, за исключением Златы, подавшей заявление на гинекологию, тоже не причислялась, поэтому то объявление замдекана мы вполне дружно пропустили мимо ушей и забыли.
— Ну и вот, — Макарыч, наблюдая мою работу мысли, усмехнулся понимающе. — С сентября из зачисленных сформируем три новые группы по профилям. Валерий Васильевич будет курировать хирургов. Он согласился взять к себе Измайлова под личную ответственность. Из уважения к Александру Львовичу, так сказать.
Однако… это было неожиданно.
Так странно, что то, что от нас уходит и Злата, дошло только через несколько дней.
Тогда же…
— Макар Андреевич, а где сейчас Глеб? — я, переваривая удивительные новости, спросила потерянно и запоздало.
Поняла, что, кажется, не успела.
Пока с пары, затянувшейся дольше обычного, ехала.
Пока бежала.
Пока вот тут, на лестнице, разговоры вела.
— Минут пять назад ещё был у Арсения Петровича, — Макарыч, взглянув на часы, отозвался с тяжёлым вздохом. — Но сейчас, может, уже и вниз спустился. Они заканчивали, когда я уходил.
— Спасибо, — я отозвалась машинально, круто разворачиваясь, и вниз, пропуская ступеньки, опять побежала. — До свидания!
Попрощалась, вспомнив в последний момент и прокричав через два пролета, я вежливо. Пролетела куда менее вежливо и молча мимо охраны, чтобы из здания вывалиться и Измайлова, идущего к машине, увидеть.
— Глеб!
— Алина?
Мы не виделись.
Эти два дня, тянувшиеся так медленно и мучительно, мы даже не разговаривали. В тот снежно-синий вечер, бросив машину у ГУКа, Измайлова дошёл со мной до остановки. На ней же на разные стороны мы молча разошлись.