Или вообще…
— Ивницкая, только не говори, что втихомолку собрала вещи и ушла!
— Не скажу, — обещает она покладисто и стремительно, продолжает дальше независимо и невозмутимо. — Он был на смене. И да, на звонки я отвечать не стала. Я не знаю. Вот что я ему скажу? Если правду, то он предложение сделает, только получится, что я его вынудила. А оставлять всё, как есть, я тоже больше не могу. И не хочу. Ещё свадьба твоя… Я дура, да?
— А когда мы с тобой были умными, Ивницкая?
— Никогда, это не наше.
Вопрос и ответ, который мы задавали друг другу так много раз, вызывают улыбки и теперь. И легче от этого делается.
Особенно, когда Ивницкая задумчиво и, кажется, с сожалением добавляет:
— А прикопать его не выйдет. У нас лопат нет.
— Вот из-за таких упущений и не становятся звёздами криминальной хроники! — я сообщаю назидательно.
Переключаюсь на вид из окна, за которым чёрно-белый угол «Gran Hotel» уже вырисовывается. Показывается строгий фасад, высокие арочные окна первого этажа и корзинные маркизы, из-за которых с Ивницкой мы поругались и от очередного варианта едва не отказались.
Идея устроить утро невесты в отеле была моя.
А вот непосредственно отель, споря до хрипоты и летающих подушек, мы выбирали с Ивницкой на пару. Сошлись после жарких прений и независимого мнения в лице Женьки на…дцать каком-то варианте, узнав, пожалуй, все отели и гостиницы города.
Ну и то, что мы два папуаса без чувства какого-либо вкуса.
Или макаки.
Последнее было добавлено моей любящей и нежной старшей сестрой, что внутри отеля нас теперь уже явно ждёт. И за опоздание, нарезая круги и посматривая на наручные часы, прибить готова.
Женька, она такая.
Даром, что Еней её дома ласково зовем.
— Ну чего, идем? — Ивницкая, глуша мотор и отстегиваясь, спрашивает с неуместным сомнением.
Или волнением.
И припарковаться, пока я разглядывала фасад, она благополучно успела. Отыскала в самом центре города единственное свободное место.
— Ага, — я соглашаюсь почти с тем же сомнением.
Выбираюсь всё же наружу.
Но… телефон, взрываясь знакомой песней, остановиться на месте даёт. Он даёт пару секунд или минут ещё, и из кармана, отдавая Ивницкой Арчи, я его вытаскиваю. Только вместо ожидаемой надписи «Любимый Женюсик-Енюсик» я вижу имя «Сава».
— Доброе утро, Алина Гарина, — он, опережая, произносит первым.
И у моего жениха красивый голос, глубокий и бархатистый. Низкий до мурашек, что возникают сами по себе и разбегаются по всему телу.
И в животе они поселяются.
— Я пока не Гарина.
— Больше всего меня радует, что только пока, — Сава фыркает довольно и так, что я улыбаюсь невольно, пока каверзный вопрос он задает. — Видеться до свадьбы жениху и невесте нельзя, а разговаривать? Мне можно с тобой говорить? Ты не знаешь?
— Нет, то есть да. В смысле, я не знаю. Сав…
— Алин, ты подожди, — он перебивает решительно и серьёзно, так что я замолкаю и, отворачиваясь от Ивницкой, нижнюю губу закусываю. — Я сегодня полночи не спал. Волнуюсь, как дурак или мальчишка. И… боюсь, что ты передумаешь. Я знаю, что у нас всё быстро и не так, чтобы просто, но… Я только сказать хотел ещё раз. Я люблю тебя, Алина Калинина.
Любит.
А я?
Я не произношу ответное признание, потому что где-то там, в огромной квартире Гарина, его зовут и что-то неразборчиво требуют. И отключается мой жених быстрее, чем что-то сказать я успеваю. А потому я так и остаюсь стоять на краю тротуара с открытым ртом и замолчавшим телефоном.
За наш короткий разговор, что больше получился монологом, я успела прошагать метров двадцать, подойти к самой проезжей части. И на высокий бордюр я по привычке взгромоздилась.
Оказалась почти напротив купеческого здания позапрошлого века, что на противоположной стороне улицы нарядной картинкой застыл. Красный кирпич, высокое крыльцо и медная табличка, на которой про уездный музей медицины выведено.
Я не вижу, я знаю и так.
— А помнишь, нас на первом курсе вон туда отправляли?
— Куда? — Ивницкая, бесшумно подойдя сзади, через плечо заглядывает, не спрашивает про разговор и Гарина.
Только следит за моим пальцем, чтоб в следующий момент под отрывистый лай Арчи фыркнуть.
Рассмеяться удивленно:
— Точно! Слушай, тогда же мороз под тридцать был, и вообще…
И вообще…
Нельзя взять и забыть первый курс и семестр. Остальные, впрочем, тоже, но вот первый… Он переживается день за днём, что удивительным для тебя же образом сливаются сначала в недели, а затем в месяцы, перелистывается в какой-то день календарь, чтобы счёт декабря — уже⁈ быть не может! — начать. Он въедается в память чередой бессонных ночей и запахом формалина.