— Мне сам Драко так сказал!
После чего так и не разгоревшаяся ссора утихала сама собой. Гарри начал понимать, что авторитет Малфоя был здесь непререкаемым, мало того, он основывался не на страхе, а на взаимном уважении.
Днем Гарри все также ходил на занятия, издали наблюдая за Роном и Гермионой. Сейчас со стороны он стал все чаще примечать ранее упускаемые из виду признаки того, что эти двое небезразличны друг другу. Легкая улыбка, наклон головы, защитный жест. Гарри радовался за друзей. Хотя иногда в душе рождалась злость, как они могли быть счастливы в то время, когда он попал такую переделку и ему необходимо их присутствие. Он тут же одергивал себя, напоминая, что Гермиона вообще ничего не знает, а Рона он сам попросил быть рядом с ней.
Дни шли за днями, повторяя друг друга: уроки, вечер в Запретной секции, занятый бесплодными поисками, ночь на приготовление домашнего задания, чтобы не слишком отставать, а в промежутках – обычная жизнь. Порой Гарри даже забывал, что он не в гриффиндорской башне, и, смеясь над очередной выходкой кого‑нибудь из первокурсников, поворачивал голову, чтобы увидеть во всю хохочущего Рона и укоризненно качающую головой Гермиону, уголки рта которой, тем не менее, слегка подрагивают в еле сдерживаемой улыбке. Но вместо Рона был Крэбб, а вместо Гермионы – Паркинсон. Первое время это сразу же портило Гарри настроение на весь оставшийся вечер. Но постепенно приходило понимание, что не так уж они различны – гриффиндорцы и слизеринцы, одиннадцатилетние дети, волею старой шляпы попавшие на издавна враждующие факультеты. Но кто сказал, что она никогда не ошибалась? А если бы принцип распределения был другим – по алфавиту или жеребьевкой? Куда бы он попал в таком случае? Дружил бы с теми, кого сейчас знает только в лицо и, может быть, презирал бы самых близких для него людей. Гарри знал, что многие недолюбливают Гермиону, называя ее выскочкой и зазнайкой, свысока посматривают на него его самого, считая, что он любимчик Дамблдора.
Гарри задумался над тем, что практически не знает своих однокурсников с Равенкло и Хаффлпаффа, хоть и видит их каждый день. В лучшем случае он знал, что вот этого паренька зовут Терри Бут, а девчушку рядом с ним – Лиза Турпин, и оба они с Равенкло. Так уж повелось, что в основном дружба завязывалась между представителями одного факультета, ведь большую часть времени они проводили вместе, в общей гостиной.
В голову все чаще приходили мысли, а что было бы, если бы он уступил Сортировочной шляпе на первом курсе? Оказался бы менее настойчив или просто не успел бы узнать так много обо всех факультетах вообще и о Слизерине в частности. Смог бы он сдружиться с теми людьми, которые окружали его сейчас, именно как Гарри Поттер? Смогли бы они принять его?
Ответов на вопросы не находилось, от размышлений голова шла кругом, они никак не помогали решить проблему возвращения в свое тело, но отбросить их окончательно Гарри не мог.
Прошел ноябрь, началась зима. Все открытые переходы и галереи каждую ночь заметало снегом, и по утрам профессора очищали их, устанавливая новые защитные барьеры, которые злые ветра за сутки раздирали в клочья. Приближалось Рождество, всюду слышались разговоры о том, кто и куда собирается на каникулы. Гарри не участвовал в этих обсуждениях. Они с Малфоем давно договорились, что никуда не поедут, если не успеют вернуть все на свои места.
Однажды, солнечным морозным утром в середине декабря, когда Гарри завтракал в Большом зале, перед ним на стол опустился филин, держа в когтях конверт из плотного пергамента. Прочитав имя отправителя, Гарри шумно сглотнул.
— От отца? – он вскинул голову – Паркинсон внимательно изучала его лицо. Гарри кивнул и продолжил завтрак, тогда как все вокруг принялись тут же распечатывать пришедшие письма и делиться новостями друг с другом. Гарри совершенно не хотелось читать письмо Люциуса. В любом случае, писалось‑то оно не ему и надо передать его адресату.
Засовывая конверт под мантию, он кинул взгляд на гриффиндорский стол, чтобы показать Драко, что тот получит письмо в целости и сохранности, и замер от неожиданности. Обычно смуглое лицо Гарри Поттера приобрело поистине малфоевскую бледность, губы были сжаты настолько крепко, что почти совсем исчезли.