— Ой, кто бы говорил, — коротко улыбнулся Пётр, плюхнувшись на переднее пассажирское. — От сына режиссёра слышу.
— Вот только я в постановках собственного отца не участвовал, — Мир кинул на него насмешливый взгляд. — Решил прокатиться со мной до моей работы? Так девушек моих уже там нет, а я помех не терплю.
— Зато участвовал в постановках Соколовского, — пожал плечами Пётр. — Да и что мне твои девушки, Бикбаев? Мне хочется увидеть тебя… на столе… среди твоих выкроек…
— И не мечтай, — бросил Мир, трогаясь с места. — Дальше порога я тебя не пущу. Так что тебе лучше выйти сейчас.
— Значит, дальше порога не зайдёшь и ты. Рабочий день закончен, — тяжёлая ладонь опустилась на его колено, плавно поднялась вверх и чуть сжалась, накрыв пах.
Мир стиснул зубы и поблагодарил небо за то, что держит руль в руках и концентрация на дороге мешает ему сосредоточиться на том, что делает Петр. На наглом касании, на которое, к его ужасу, тело отреагировало волной поднявшегося из глубины жара, подавить который, к счастью, сознанию удалось довольно быстро.
— Ты нашел лучший способ покончить жизнь самоубийством, — хмыкнул он. — Продолжай в том же духе, и мы впишемся в ближайший столб.
— Не впишемся, если ты съедешь на обочину, — пальцы с мягкой уверенной силой методично сжимались, массируя напрягшуюся плоть. — А если и нет — это будет приятная смерть. Хоть и не такая пафосная, как мне представлялось.
Мир сдвинул брови. Тело и сознание словно разделились. Тело откликалось на ласку и требовало продолжения, но рассудок холодно отмечал, что если Мир сейчас пойдет на поводу у своих желаний, то…
Мир свернул с проспекта на боковую улицу, ударил по тормозам и с досады ударил по рулю. Пробка. Ну, твою мать… Заполошно оглянулся, еще надеясь вернуться, но позади уже стояла машина.
— Черт! — в голосе звучало почти отчаяние. Дорога, стелющаяся под колеса, была его спасением. Мир медленно выдохнул, стараясь не прислушиваться к тому, что творится с его телом. — Петр, все, хватит. Закончили, — отпустив руль, он накрыл его пальцы своей ладонью, не давая двигаться. — Убери.
— Нет, — покачал головой Страхов, склонившись к нему. Почти больно прикусил нежную кожу в основании шеи, опускаясь мелкими поцелуями-укусами ниже, расстегивая пуговицы, пока не прижался губами к животу.
Мир резко выдохнул, словно его ударили. Перед глазами на мгновение потемнело и взгляд расфокусировался.
— Да когда же ты успокоишься?! — слова с губ сорвались сами. Отстраниться? Но куда? Дверь не открыть. Откинь спинку назад — и тут же подставишься. А драться с Петром в салоне машины… Бред.
— Через полторы недели. Может быть, — рубашку он расстегнул до конца и, отбросив руку Мира, взялся за молнию на его брюках.
Пальцы Мира тут же сжались в его волосах. Потянули, а через секунду держали уже только воздух. Короткие, гладкие и шелковистые пряди просто выскользнули из его руки.
В ответ рычаг звонко щёлкнул, и спинка водительского сидения плавно откинулась назад, опрокидывая Мира фактически на спину. И плевать, что они в пробке стоят. В пробках можно проторчать не час и не два. И много чего успеть. Например…
Пётр расстегнул на нём брюки и, высвободив быстро наливающуюся плоть, накрыл губами головку, проследил языком вены, обвивающие ствол под тонкой кожей, тихо гортанно рассмеялся.
Сдержать стон Миру не удалось. И тихое «остановись» прозвучало почти, как мольба. Горячий рот Петра мутил рассудок, а тихий смех прошелся по позвоночнику мягкой лапкой.
Вместо ответа Страхов только шире распахнул на его груди рубашку и погладил раскрытыми ладонями грудь, покатал меж пальцев напряжённые горошинки сосков, глубже вбирая в себя его возбуждённый член.
Мир выгнулся, царапая пальцами обивку сидения. Кровь зашумела в ушах, и с языка сорвалось долгим стоном:
— Ненавижуууу….
Смех с губ Петра так и не сорвался. А был бы он торжествующим. Восторженным. Совершенно довольным. Наверное, он напоминал бы кошачье урчание. Только Пётр молчал, лаская такое желанное тело, исторгая из него тихие стоны и проклятия. Но ему, кажется, было всё равно.
Мир кусал губы, мотал головой, рассыпая волосы, то стонал тихо, то негромко вскрикивал. И плевать было, что вокруг них — машины, что любой, кто пройдет мимо и бросит взгляд, в окно — увидит, как он извивается. Как скользят по вискам крохотные слезинки от ненависти к самому себе, своему телу. Слабый… Слабый!
Пара резких глубоких движений, ладонь почти грубо скользит по влажной плоти, сжимаясь, и ещё… и ещё резче… Чуть сжалась в основании члена и губы снова сомкнулись на головке, до последней капли собирая семя.
Мир обмяк, чувствуя, как к удовольствию примешивается боль от закушенной губы. Ему удалось сдержать крик…
Закинув голову, он зажмурился. Петр не увидит слез в его глазах. Никогда. Даже если он выиграл.
— Я не буду говорить тебе спасибо, — голос был глухим, севшим. — Что дальше?
— Я не жду от тебя благодарности, — качнул головой Пётр, бумажной салфеткой промокнув уголки губ. — Я всего лишь хочу тебя. И твоё тело хочет меня. Но ты ведёшь себя как ребёнок и бегаешь. От меня и от себя.
— У меня есть человек, которого я люблю, — глухо произнес Мир и поднялся, пытаясь привести себя в порядок. Вовремя: впереди в скоплении машин наметился просвет. — Может, я и веду себя, как ребенок… Я просто не хочу ему изменять, — Мир медленно выдохнул. — Мне нужно выпить.
— Тогда поехали ко мне. Этого добра хватает. И бокалы богемского стекла тоже. — Пётр откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза. — Я исчезну с твоего горизонта, когда он вернётся. Даю слово.
— Почему бы тебе не исчезнуть сейчас? — Мир покосился на Страхова и тяжело вздохнул. Как бы он к нему не относился, Петр был привлекательным. Волнующим. Даже сейчас. Пробка понемногу рассасывалась, и Мир выдохнул почти с облегчением.
— Я не хочу исчезать сейчас, Мир. Просто не хочу. — Губы пекло и эта блядская красная кайма просто бесчеловечно зудела. Пётр облизнулся и бросил на него взгляд из-под полуопущенных ресниц. — Я хочу тебя. Я ХОЧУ ТЕБЯ. И на ближайшие несколько дней тебе придётся смириться с этим фактом.
Машина перед ними тронулась с места, и Мир нажал на газ. Хотел, было, выматериться — грязно, грубо, но вместо этого только обреченно выдохнул:
— Мне ведь от тебя не избавиться, да? Адрес диктуй, герой-любовник.
— Полторы недели, Бикбаев. Я своё слово держу, — глаз он так и не открыл. Продиктовал адрес, великолепно проигнорировав ироничное обращение, но вдруг усмехнулся. — И заметь, в любви не признаюсь и не клянусь испортить тебе существование.
— Сделай ты это, и я бы в тебе разочаровался. И никакой спор меня бы не сдержал, — Мир прикинул, как быстрее добраться до квартиры Страха и свернул, съехав с главной дороги. — Да и ты мне никогда не врал. Так что услышать от тебя признания в любви мне не светит. Случаем, еще одна бутылка «Кристалла» у тебя не завалялась?
— Четыре. Сопьёшься, деточка, — хмыкнул Пётр. — Но ты прав, это было бы верхом идиотизма. Да и оно тебе не надо. А мне так особенно.
— Не сопьюсь, — хмыкнул Мир, стараясь не думать. Вообще ни о чем не думать. — Верх идиотзима — признаваться мне в любви? — он расхохотался, пользуясь тем, что из-за светофора машина не двигалась. — Забавно…
— Скажешь, нет? Знаешь, что о тебе говорят? Мужчина-мечта. Красив, богат, перспективен…… мало кто вспоминает, что ты живёшь с другим мужчиной. По тебе сохнут и падают к твоим ногам, и в штабеля укладываются. Так что признаться в любви тебе — ещё большее самоубийство, чем минет на скорости……
— Бред… — выдохнул Мир. — Я обыкновенный человек со своими недостатками, проблемами и «тараканами» в голове. Легко любить образ. Но не думаю, что кто-то из этих… штабелей… смог бы выдержать меня в реальной жизни. Это не настоящая любовь. И я — не мечта.
— Я о том же, — пожал плечами Страхов. — С тобой… ммм… интересно спать. Секс был прекрасен, спасибо. Но жить с тобой… Ты же стерва, Бикбаев.