Пётр подавил судорожный вздох и дерзко улыбнулся девушке, закончившей макияж. Та вернула улыбку, профессионально, немного скупо. Она привыкла к красавцам и красавицам. Ей безразлично кто он. Она просто делает свою работу.
И надо бы всё закончить. У него нет права на ревность. Но видеть их вместе — нет сил. И расстаться… невозможно. Потому что без Мира жизни нет. Просто нет.
— Я же обещал постараться приехать, — шепнул Макс. — Как я мог пропустить настолько важное для тебя событие?..
— Спасибо, родной… — Мир, наплевав на всех, прижался к его губам. Оторвался, заглядывая в его глаза и улыбаясь чуть печально: — Люблю тебя… — сжал пальцы и словно растворился в толпе.
Макс тяжко вздохнул и вернулся в зал, который уже почти полностью был забит людьми. Репортёры, светский прайд, короли и королевы моды. И все они слетелись посмотреть на диковинку, молодого дизайнера из России, так стремительно взлетевшего на Олимп от кутюр.
Минуты до начала. Громкая музыка, гул голосов, вспышки камер, галдящие ведущие модных каналов…
Удачи, любимый…
Мир окинул взглядом уже готовых к выходу моделей, кивнул Роджеру, давая знать, что можно начинать, и подошел к стоящему в стороне Петру, ожидающего своего выхода. Улыбнулся одними глазами, расправляя складки на рубашке:
— Спасибо, что ты здесь… Я бы свихнулся за эти дни, если бы не ты.
Страхов сжал его руки.
— Спасибо скажешь, когда всё завершится и тебе станут петь дифирамбы. Вот тогда… Ну что, поехали, Ратмир Дмитриевич?
— Просто хочу, чтобы ты знал… Ты дорог мне. Ты очень мне дорог, — Мир улыбнулся, тряхнул волосами и снова исчез в толпе.
Макс зачарованно смотрел на моделей, дефилирующих по подиуму. Впрочем, даже не на них. Он почти никогда не приходил к Миру, когда тот работал. Это означало бы отвлечь любимого человека от второй великой его любви: творчества. Поэтому святая святых Бикбаева-младшего — его кабинет — оставался для Макса тайной за семью печатями.
Откровение…
Сидящие с обеих сторон именитые-маститые модельеры и журналисты тихо перешёптывались, комментируя действо, развернувшееся перед ними. Шёпотом, кто по-английски, кто по-итальянски, сзади доносился гортанный французский шелест. Макс особо не вслушивался, достаточно было просто услышать восторженные нотки и проскальзывающие обрывки фраз: прекрасное решение… это открытие!.. какой талантливый мальчик…
А потом он услышал ЭТО. Пожилая француженка, растянув сморщенные напомаженные губы в подобии улыбки, протянула:
— Какое яркое признание в любви!..
Макс зажмурился, чувствуя, как подкатывает к горлу тяжёлый липкий ком. Стоило только присмотреться… чуть внимательнее посмотреть на всё это, на цвета, на типаж моделей… Смуглые высокие темноглазые брюнеты и голубоглазые блондины. А потом на подиум ступил Пётр… и прошёл мимо, улыбаясь, как большой сытый кот. И было что-то в нём, чего не было раньше. Может, неуловимо изменился взгляд, может походка… Мир увидел его таким. Таким он для Мира и остался. Таким Мир показывал его остальным…
Макс закусил губу, запрещая себе верить. Отказываясь верить в то, что видел. Вот она, Муза его любимого человека, оборачивается, одаривает зрителей жарким взглядом и уходит, несгибаемый, гордый, победитель… Этого не может быть… не может… они только коллеги, партнёры по сцене… Они только работают вместе…
Он зажмурился, давя в себе беззвучный стон. Глубоко внутри резануло, больно, страшно. Пробки… задержки на работе… упавшие манекены и углы столов… Ночёвки на работе, усталость дома — вот они, прошли мимо и скрылись за полотнищем с вензелем «РБ».
Прощание? Вот этот приезд? Вот эта коллекция — светлое и тёмное? Пастельные тона для голубоглазых блондинов и страстные, сочные контрасты для брюнетов?..
А вокруг так же щёлкают затворы камер, сверкают фотовспышки, гудят зрители… Вокруг — богема, фэшн-боги, только вот ему здесь места нет. Никогда не было.
С чего он решил, что будет нужен и дальше?.. Прошла любовь. За десять лет он изучен до последней чёрточки. Конец сказке…
Финал… Модели в два ряда выстраиваются на подиуме. Блондины с одной стороны, брюнеты — с другой, и выходит ОН, виновник торжества, сияющий, чуть бледный… А Пётр, его Муза, вручает ему огромный букет цветов, под аплодисменты всего зала. И обнимает. Так нежно. Так жарко… Губами коснувшись шеи словно ненароком.
Макс осторожно поднялся с места и, скользнув за спины журналистов, последний раз обернулся. Мир лучился, сиял, светился безудержным счастьем и ему рукоплескало Монте-Карло.
— Прощай… Прощай, Мирка…
…он вылетел первым же рейсом. И пусть он был транзитным, он летел домой. Вот только дома его уже никто не ждал…
***
…Мир бежал залитыми светом коридорами аэропорта, расталкивая людей, и умолял всех богов остановить время. Десять минут… Ему нужно всего десять минут! Поздно… Самолет исчез в облаках. Словно надеясь, что он вернется, Мир, не сводя глаз со свинцового неба, набрал номер отца. И когда тот отозвался, почти закричал в трубку:
— Он догадался, пап! Он обо всем догадался! Пап… его нельзя оставлять одного…
— Успокойся, маленький… Успокойся… Всё будет хорошо, — горячо шептал в трубку Дима. — Не пори горячку, милый… Мы что-нибудь придумаем, прошу тебя, только не делай глупостей…
Мир застонал отчаянно и зажмурился, пытаясь взять себя в руки.
— Пожалуйста… Просто не оставляйте его одного…
Длинные гудки…
Страхов был трезв. И одет. И только на столике у кровати стояла непочатая бутылка дорогущего коньяка, а рубашка была расстегнута на груди. Он шагнул в сторону, пропуская Мира в номер, и захлопнул дверь, а потом осторожно обнял его, точно боясь, что тот оттолкнёт, наорёт, прогонит к чертям.
— Он улетел, да?
— Да. Я не успел, — Мир с тихим стоном уткнулся лицом в его шею. — Мне страшно, Пьер… Мне так страшно… Я не смогу объяснить ему то, чего не понимаю сам. А он меня не простит…
— Хочешь, я сам к нему пойду? — тихо спросил Пётр, поглаживая его плечи и напряжённую спину. — Я всё объясню. Я буду с тобой столько, сколько скажешь, а потом уйду, если нужно. Я не хочу, чтобы тебе было плохо, Мир.
— Ты… Нет, Пьер. Я… люблю тебя. Может, не так, как ты хочешь, не так, как Макса, но люблю. Я не знаю, как это возможно. Я с ума от этого схожу! Но я не хочу потерять еще и тебя.
— Не сходи, не нужно… — Пётр легонько встряхнул его и посмотрел в глаза. — Мир, это случилось и я… благодарен тебе за твою любовь…
Обнимать Мира было счастьем, чувствовать, как быстро и отчаянно бьется его сердце. Но так больно осознавать, что ему плохо, ведь вторая его половинка…
— Он не оставит тебя, не сможет. Ведь он тебя любит. Слышишь? Он тебя любит.
— Я надеюсь только на это, — с отчаянным выдохом произнес Мир. — Спасибо тебе… Спасибо.
12.
— Влад, — Дима вошёл в кабинет тихо, и, обняв Соколовского со спины, вздохнул. — Нам нужно поговорить. У нас большая проблема. У нас… А вернее у наших с тобой младших.
Сколько лет прошло, но он всё ещё иногда поверить не мог, что Влад с ним, что рядом, что по-прежнему любит. И лишь иногда душу сковывал ужас: что бы с ними было, не пересекись однажды судьбы их сыновей.
— Что случилось? — Влад оторвал взгляд от бумаг и поднял голову. Потерся щекой о руку Димы и застыл, внутренне собираясь.
— Долгая история, — Бикбаев-старший отстранился и присел на краешек его рабочего стола. Рассказывать Дима умел. Красиво и с юмором, лаконично и по делу, если было нужно. Но здесь… Как объяснить, что творится в глубинах бикбаевской души? Тем более, как объяснить, что на самом деле причиняет настоящую боль? Он вздохнул и начал рассказывать. Совсем так же, как говорил Мир. Без прикрас, не оправдывая, но и не сожалея, глядя прямо в глаза самому любимому человеку.