Глава восьмая. Смутьяны
— А это что?
Подготовка к самому скандальному политическому приёму шла полным ходом, когда Павлу вдруг принесли донесение из охранного. Он нехотя отложил свои записи и фотографии родственников, тяжело вздохнул, глядя на лихо подкрутившего ус генерала. Выслужиться что ли хочет? Нашёл, откопал что-то и рад. Павел нахмурился. Верно, важное было дело… Он попытался припомнить дневниковые записи, но там не нашлось бы, кажется, ничего такого, что действительно могло бы представлять опасность.
— Проведали-с все эти бомбисты и недовольные, что к нам едет Его Императорское Величество, готовят ловушку. Да и большого секрета вы не делали… — отрапортовал генерал вкрадчиво на вопросительный взгляд Павла. — Охрану бы организовать. По первому разряду-с… И арест произвести смутьянов.
— Вот как? — Павел совершенно потерялся: кто, зачем, почему. В его время, конечно, так называемых «смутьянов» тоже хватало — чего стоила одна только французская революция? А Пугачёв? Павел это жёстко пресекал: запрещал их книги и глупые памфлеты, даже до французской моды добрался… Впрочем, это он теперь считал глупостью: была охота за шляпы стыдить. Но тем не менее тогда происходившее было опасно, могло пошатнуть мир, который Павел так берёг и любил. Он знал, что нынче всё уже не так, что во Франции давно республика, что Италия отвоевала себе независимость от чужих корон, что не раз и не два Польша и Венгрия восставали, чтобы вернуть себе свободу, что в середине прошлого века всю Европу всколыхнули страшные волнения… Павла грела мысль, что его сын, Николай, которого он запомнил совсем ребёнком, сумел усмирить непокорных, навести порядок. Он сожалел, что у Александра, старшего, не родилось детей, но гордился, что Николай смог достойно принять престол.
Он как-то даже поделился этими мыслями с Алекс, но та осторожно заметила, что нынче надо с этими материями тихо, чтобы никого не оскорбить. Павел невольно дёрнулся тогда: никак не мог принять новый миропорядок и его правила, пусть и очень старался, но о свободе и независимости говорить впредь не стал. Он решил, что достаточно будет сохранить то, чему он служил, в Российской империи, а прочие… Как им угодно. Павел давно понял, что бесполезно гнаться за союзниками и пустыми обещаниями, пусть красивыми и благородными: мир вечно меняется, а политика и вовсе ежеминутно надевает новую маску, одна другой страшнее. Так что ж искать несбыточное, если можно заняться тем, что уже есть?
С этими же мыслями Павел сделал краткую пометку попросить Аликс рассказать об этом, поднял взгляд на генерала. Тот напыжился, надулся, покраснел, но стоял навытяжку и молча, ожидая, что скажет император.
--Я уверен, вы своё дело знаете лучше моего, я вам доверяю. Извольте действовать так, как считаете нужным. Нам не нужны беспорядки, — мягко произнёс Павел с уважением: об этом служилом Аликс, помнится, отозвалась хорошо. Глобачёв… Так, кажется, была его фамилия. Да, да, Глобачёв Константин Иванович. Славно.
— Так точно! — щёлкнул каблуками генерал. — Прикажете арестовать?
— Если надо будет, пожалуйста. Но помните, что без суда и доказательств обвинить их мы не имеем права, да и арест должен быть по справедливости, — заметил Павел серьёзно. — Произволу здесь не место.
— Так точно! — снова кивнул Глобачёв. — Прикажете выполнять?
— Да, да. — Павел устало потёр виски. — Буду ждать от вас вестей.
На том и распрощались. Павел подумал было, что следовало бравого генерала толком расспросить о происходившем, и отослал он тоже слишком быстро, но тут из-за дверей кабинета вышла Аликс, ободряюще положила руку на плечо.
— Ничего, ничего, пусть думают, что ты ещё не оправился. Всем известно, как ты болел, — ласково сказала она. — Но вести, конечно, дурные… Час от часу не легче…
— Да мне бы хоть знать, кто это, — вздохнул Павел, умоляюще посмотрел на неё. — Я тебя, верно, от всех твоих дел отвлёк, да только сам не справляюсь, душа моя. Помоги, расскажи, что за люди, что вообще произошло.