— Он слишком известен среди людей, ещё смуту поднимет, — говорила она, то и дело обнимая мужа. — Как же нам быть, как же нам быть, всё равно увидят, узнают. Пауль, что ж такое…
— Спокойно, Аликс, спокойно, — Павел неизменно целовал её в висок и прижимал к себе. — Что нужно сделать? Кому дать аудиенцию? Я со всем справлюсь, если ты мне немного поможешь, душа моя.
— Для начала тебе с твоей матушкой увидеться, она давно ждёт. Быть может, на меня серчать будет, но это ничего, она, знаешь, изначально была не совсем довольна нашим браком, но ты настоял на своём, любимый. Станет говорить о том, что ты зря стал верховным главнокомандующим — тоже ничего, уже год, как таковым являешься. Будет велеть удалить Григория Ефимовича, меня от дел государственных, тяжёлый разговор, но ты с ней осторожнее, она последнее время особенно ругается. Пейте чай, беседуйте. Я встану за какой-нибудь из дверей, если вдруг что, придумаю, как тебя оттуда вызволить, — Александра говорила мягко, но серьёзно, в её обычно чуть печальных и тусклых глазах плескался огонь решимости и стремления спасти мужа.
— Вот как, — Павел живо припомнил свою настоящую мать, Екатерину, которой было абсолютно всё равно, как живёт её сын. Она никогда особо не заботилась о нём так, как это делали обыкновенные матери, а тут совершенно чужая женщина готова была любить его как родного. С одной стороны, императору очень хотелось почувствовать себя любимым и нужным сыном, о котором по-настоящему беспокоятся и заботятся, но с другой, он прекрасно знал, что она будет видеть в нём своего настоящего ребёнка, а не подменённого, пусть и частично. И снова нужно было лгать, притворяться, а делать такое по отношению к женщине, которая очень хочет знать, что перед неё её дитя, так и совсем жестоко.
Но выбора у него не было. На следующее же утро Павел собрал волю в кулак, оделся подобающе и велел накрыть всё для чаепития на веранде. Он сел в одно из плетёных кресел и принялся ждать.
Чуть погодя там появилась статная пожилая женщина. Она сдержанно улыбнулась ему, Павел же поднялся, подошёл к ней, и вдруг она неожиданно крепко обняла его, шепча что-то невнятное, но очень ласковое. Император неловко обнял её в ответ, осторожно прижимая к себе.
— Здравствуй, мама, — тихо, совсем не своим голосом сказал он, впервые за очень долгое время ощущая, что его обнимает та, кого он хочет называть матерью.
— Я о тебе очень беспокоилась, ты долго не приходил в сознание, милый. Расскажи мне, как ты, как твоё здоровье, — попросила Мария Фёдоровна, когда они уселись и выпили немного чая. — Я нечасто бывала у тебя, сама дурно себя чувствовала.
— Да всё путём, матушка, всё путём, маленько головой приложился, но всё уже прошло, дело такое. Не время мне сейчас болеть да в постели валяться, государство меня зовёт. Бог милостив, бережёт покуда, — мягко отвечал Павел, тепло улыбаясь. — А чем ты больна?
— Так ведь тоже голова — мигрень не отпускала долго, уж и что я только не делала, — пожаловалась ему женщина. — Ну да ничего, прошло помаленьку.
— Дай-то Бог, — кивнул император и, заметив её нежелание обсуждать это, сменил тему. — Сложная, матушка, штука — политика, уж и не знаю, как мне быть, столько дел свалилось.
— С болезнью бы тебе справиться сначала, болен твой двор, — строго заметила Мария. — Почто Распутина держишь? От него все беды! Люди недовольны, министры, а ты всё своё, жене поддакиваешь. Дура твоя Аликс, что уж там. Этот старик должен быть удалён от двора, а ты займись делом и не давай императрице вмешиваться. Бог нас наказывает за всё это, помяни моё слово. И ты неспроста с лошади упал, а то ведь всегда ездил, словно в седле родился. Павел, послушай, я не хочу, чтобы ты погиб, у тебя достаточно врагов. Я твоя мать и я не позволю, чтобы кто-то посмел воспользоваться твоей добротой или слабостью. Ты должен быть сильным.
— Мама, я не думаю, что дело в Аликс, — осторожно начал Павел, следя за выразительными глазами вдовствующей императрицы. — Она занимается детьми, никакой политики, клянусь. А Григорий Ефимович молится, раз уж это его забота. У меня есть министры, мы с ними как-нибудь да разберёмся.
— Ах если бы всё было так просто, — тяжело вздохнула Мария. — Аликс уже полгода из твоего кабинета не выходит, а Григорий Ефимович не в храмах да перед иконами поклоны отбивает, а у себя на квартире с непонятными людьми, да императрице на ухо нашёптывает.
— Значит такому больше не быть, — твёрдо решил Павел. — Я об этом позабочусь. В государстве, матушка, должен быть строгий порядок.
— Ты так похож на своего прапрадеда, Павла. Я тебя в честь него назвала ведь. Николаем хотели окрестить, в честь прадедушки, а я как узнала, что беременна, накрепко решила, что Павлом. Твой отец долго упирался, но всё же согласился. Павлушенька, дай Бог, чтобы ты сделал то, чего не смог твой предок, — тепло произнесла Мария Фёдоровна.
Павел смотрел на неё неотрывно, вслушивался, пытаясь уловить каждое слово, и просто не верил тому, что происходило. В честь него и назвать кого-то? Его и хвалить? Да не в жизни. Он многого натерпелся, будучи Великим Князем, ещё больше получил, взойдя на престол, а тут совсем незнакомая, пусть и, в какой-то степени, родная ему женщина говорит о нём с таким восторгом. И, возможно, по-своему любит. Это было гораздо больше, чем-то ничего, которое он ожидал. И это до ужаса приятно грело душу.
— Я люблю тебя, Павлуша, — женщина взяла его за руку и нежно сжала. — Помни это.
— Я тоже люблю тебя, мама, — император положил свою руку поверх её. — Я всё исправлю, я обещаю.
И неизвестно было, кому он на самом деле то говорил: себе нынешнему, прошлому, Аликс, матери, мирозданию. Он и сам не знал. Он только верил в то, что хоть в этот раз у него ещё есть время.