— Некоторые быстро попадают в свою роль, — твердо говорит Люциель. — Я думал на эту тему. Некоторые быстро попадают в свою роль. Другим требуется время, чтобы развиться и обнаружить свое предназначение. Твой примарх, великий Лоргар — сын Императора. Для него найдется роль. Может статься, что она окажется куда значительнее, чем выпавшая Жиллиману или Дорну. Да, нам повезло, что у нас есть ясность. Я это знаю. Так же у Кулаков, Рук и Ангелов. О Терра, Сорот, таковы Пожиратели Миров и Волки Фенриса. Возможно, нехватка ясности, от которой вы страдали до сих пор, вызвана тем, что роль Лоргара все еще невообразима.
Чур улыбается.
— Поверить не могу, что ты его защищаешь.
— Почему?
Чур пожимает плечами.
— Думаю, мы наконец обретаем цель, Гонорий, — говорит он. — Отсюда наша новая решимость. Изменения геральдики и цвета доспехов. Я… Меня попросили присоединиться к наступлению.
Люциель недоумевающе хмурится.
— Ты говорил.
— Мне нужно кое-что доказать.
— Зачем? — спрашивает Люциель.
— Я должен подтвердить свое стремление к новой цели.
— И как ты это сделаешь? — интересуется Люциель.
Чур не отвечает. Люциель замечает, что пальцы Несущего Слово шевелятся, постукивая по столешнице. Что это за волнение? Нервозность?
— Я кое-что узнал, — внезапно произносит Чур, меняя тему. — Немного из военного искусства, которое ты, думаю, оценишь.
Люциель поднимает кубок и отхлебывает вина.
— Продолжай, — улыбается он.
Чур поигрывает своим кубком, золотым бокалом с прямыми стенками.
— Это произошло на Исстване, когда там шел бой.
— Исстван? В системе Исствана было сражение?
Чур кивает.
— О нем не сообщали. Это было приведение к согласию?
— Оно случилось недавно, — говорит Чур. — Полные рапорты о кампании все еще ратифицируются Магистром Войны. Затем они станут доступны.
Люциель вскидывает брови.
— Жиллиман не одобрит, что его хоть какое-то время не держат в курсе. Это так Магистр Войны намеревается впредь вести Великий крестовый поход? Жиллиман настаивает на общности всей военной информации. И Исстван пребывал в согласии…
Чур поднимает руку.
— Это было недавно. Оно еще свежо. Теперь все кончено. Ваш примарх узнает обо всем, как должно. Суть в том, что сражение было ожесточенным. Империум столкнулся с врагом, который обнаружил смертельную силу предательства.
— Предательства? — переспрашивает Люциель.
— Как ты понимаешь, не в качестве стратегии. Не как тактики с целью застать врасплох и ослабить. Я имею в виду — как качества. Сила…
— Не уверен, что понимаю, о чем ты, — слегка успокаиваясь, улыбается Люциель. — Ты как будто говоришь о… магии.
— Почти что так и есть. Враг верил, что в предательстве заключена сила. Завоевать доверие противника, замаскировать свою враждебность, а затем обратить… Ну, они полагали, что это действительно наделяло их силой.
— Не понимаю, каким образом.
— В самом деле? — спрашивает Чур. — Могущество, как они думали, зависит от степени предательства. Если союзник внезапно обращается против союзника — это одна степень. Но если верный друг выступает против друга… Это чистейшая мощь, поскольку предательство забралось настолько глубоко. Поскольку потребовалось переступить через такое количество моральных ограничений. Доверие. Дружбу. Верность. Надежду. Честность. Подобное деяние столь сильно, поскольку в него было невозможно поверить. С его помощью было достигнуто могущество сродни результату мощнейшего кровавого жертвоприношения.
Люциель откидывается на спинку.
— Безусловно, интересно, — говорит он. — Ну, что они так думали. С точки зрения культуры это во многом говорит о силе их кодексов чести. Если они верили, что подобное наделило их силой, то это похоже на суеверие. Разумеется, в категориях военного мастерства и техники в этом мало стратегической ценности. Кроме, как я предполагаю, психологической.
— Для них это, безусловно, работало.
— Разумеется, пока вы их не сокрушили.
Сорот Чур не отвечает.
— В чем дело? -спрашивает Люциель.
— Это как жертвоприношение, — произносит Чур. — Ты осознаешь и совершаешь величайшее возможное предательство, и оно словно жертвоприношение, необходимое для помазания и начала грандиозного обряда победы и разрушения.
— Все еще не понимаю. В этом нет тактической методологии.
— Правда? Правда, Гонорий? А если есть? Что, если это совершенно иной способ ведения войны, выходящий за рамки практических техник, отрицающий и затмевающий все воинские законы, какие систематизированы Ультрадесантом и признаны Империумом? Ритуальная война? Своего рода демоническая война?
— Ты так говоришь, как будто веришь в это, — смеется Люциель.
— Подумай над моими словами, — тихо говорит Чур. Он озирает зал, глядя, как его люди беседуют и пьют с людьми Луциеля. — Подумай… Если бы Несущие Слово выступили против Ультрадесанта, разве не было бы это величайшим предательством? Не Лоргар против Жиллимана, поскольку они в любом случае недолюбливают друг друга. Прямо здесь, в этом помещении — двое людей, которым и в самом деле удалось стать друзьями?
— Это был бы отвратительнейший обман, — соглашается Люциель. — Вынужден признать, что в нем была бы некоторая сила. Эффект шока в Легионе. Мы невосприимчивы к страху, однако ужас и ошеломление могут на краткое время обезоружить в силу невообразимости сути поступка.
Чур кивает.
— И это стало бы центральным элементом, — говорит он. — Жертвенной искрой, от которой вспыхнет ритуальная война.
Люциель мрачно кивает.
— Думаю, ты прав. Было бы хорошо понять и иметь в виду врага, который был столь убежден в силе бесчестья.
Чур улыбается.
— Жаль, что ты не понимаешь, — произносит он.
«Кампанила» пересекает внутреннее кольцо. Ее коды приняты сетью обороны. Перед ней на сортировочной станции располагается громада группировки флота. Сияющая слава Калта.
Войдя внутрь орбиты луны Калта, она начинает резко ускоряться.
— Чего не понимаю? — спрашивает Люциель.
— Меня просили присоединиться к наступлению, — произносит Чур.
— И?
— Я должен подтвердить свое стремление к новой цели.
Люциель глядит на него.
Всего одну секунду. Одно мгновение. И в это мгновение он, наконец, понимает, что пытался сказать ему Сорот Чур.
Чтобы не разорвать одну невозможную связь, от Сорота Чура требуется изменить другой.
Кубок выпадает из пальцев Люциеля. Рука, ведомая одним лишь инстинктом, уже движется к пистолету.
Его замедляет лишь незамутненное, выводящее из строя ошеломление.
Плазменный пистолет Чура уже у того в руке.
Кубок еще не успел удариться о стол.
Чур стреляет. Выпущенный в упор заряд плазмы попадает в торс Гонория Люциеля. Он раскален, как звезда главной последовательности. Он испаряет броню, панцирь, укрепленные кости, спинной мозг. Уничтожает мясо, оба сердца и второстепенные органы. Обращает кровь в пыль. Выстрел, словно удар молота, сбивает Люциеля с ног, швыряя через стол. Разбитая столешница подскакивает навстречу падающему кубку, закручивая его в воздухе в полукруге вина.
Застигнутые врасплох люди Люциеля оборачиваются, не понимая происходящих шума и движения, выстрела и жестокого падения их капитана. Люди Чура просто вытаскивают оружие. Стрельба их не отвлекла. Взгляды не отрывались от собеседников, которые сейчас в замешательстве отворачиваются.
Люциель скатывается на пол, его конечности бьются, а вокруг падают остатки разбитого стола. Кубок отскакивает от плиты пола рядом с его головой. Глаза расширены, они напрягаются и вглядываются. Плазменный заряд проделал в нем огромное сквозное отверстие. Тело пробито. Через подергивающийся торс можно разглядеть палубу. Края зияющей раны опалены и обожжены сверхтемпературой. Доспех пробит таким же образом, кромки светятся. Тельца Ларрамана не в состоянии закрыть или затянуть столь катастрофическое повреждение. Чур уже на ногах, позади него отклоняется назад опрокидывающийся стул. Он опускает плазменное оружие, наводит его в лицо Люциелю и стреляет еще раз.