Коммерческий директор относился к тому типу современного менеджера, который пока чаще можно увидеть в телевизоре, нежели в жизни. Молодой красавчик с парикмахерским лицом и улыбкой, почти неотличимой от настоящей. Когда я вошел, он говорил по телефону и радостно, как будто узнал во мне старого знакомого, указал на вертящийся стул напротив себя. Договорив, положил трубку, поправил съехавшие слегка на нос очки в тонкой оправе и осведомился любезно, но с достоинством:
— Чем могу быть полезен?
— У меня вопрос относительно книги «Лучшие сказки всех времен и народов», — сказал я.
— Отличный выбор! — Он классическим жестом ткнул пальцем в направлении моей груди: видать, нагляделся голливудских фильмов. — У вас отменное профессиональное чутье, книга идет прекрасно! Сколько экземпляров хотите взять?
— Почем она?
— Зависит от количества. В пределах двенадцати-четырнадцати долларов в рублях по текущему курсу.
— А почем вы сами ее брали?
— Простите? — очки снова съехали, но на этот раз он забыл их поправить.
— Чего тут непонятного? — спросил я резко. — Мне интересно, почем вы сами покупали эту книгу у ее издателя.
Я не рассчитывал получить хоть сколько-нибудь удовлетворительный ответ, мне была интересна реакция. Я ее получил.
— Это коммерческая тайна... — игриво начал он, все еще улыбаясь по инерции. Но тут до него доехало, и тон сделался совершенно иным: — Вас, собственно, почему это интересует?
Ответ я попытался сформулировать так, чтобы не сказать правды и одновременно не соврать:
— Меня, если хотите, занимают вопросы, связанные с наследством Сергея Сергеевича Цыпляева.
В следующее мгновение мы трое стали бесконечно чужими друг другу — я, коммерческий директор и его улыбка. Видимо, ему не по силам было вот так просто взять и отлепить ее, но, лишившись своего прямого назначения, она смотрелась теперь как оскал. За неполных две минуты он сообщил мне всю диспозицию: это не в его компетенции, генеральный директор в отпуске, заместитель в командировке, главный бухгалтер болен. Сегодня контактировать не с кем. Короче, хочешь вчерашние щи — приходи завтра.
Парикмахерский красавчик перепугался не на шутку — он даже не сообразил, что хорошо бы спросить, кто же я такой: адвокат, следователь или, например, налоговый инспектор. Это было серьезным подтверждением рассказа Дюймовочки. А большего мне пока и не требовалось. Я встал, поклонился и сказал, стараясь быть не менее любезным, чем он в начале беседы:
— Благодарю вас, вы мне очень помогли. Все-таки он был из новой породы, сориентировался быстро. Когда я находился уже у самого выхода, сонные юноши в штатском, получив по телефону соответствующие указания, очнулись от своей летаргии. Они выскочили мне наперерез, но за руки хватать не стали, лишь загородили дорогу, и один из них поинтересовался, где мой пропуск. Я с сожалением должен был констатировать, что пропуска у меня нет. На вопрос, как, в таком случае, я сюда попал, пришлось дать не лишенный, сознаюсь, язвительности ответ, что просто прошел прямо мимо их носа. Здесь материальные ценности, у нас пропускная система, доверительно сообщили мне, поэтому придется предъявить документы. Вздохнув, я вытащил из бумажника паспорт. Неожиданно пробужденные к активности юноши растерянно переглянулись.
— Это все, что у вас есть? — уныло спросил один из них.
— А чего вам еще надо, членскую карточку Пен-клуба? — задал я встречный вопрос.
Тогда они сделали то немногое, что было в их силах, — тщательно переписали мои паспортные данные в свой журнал, и я наконец с облегчением покинул это культурно-просветительное заведение.
В разгар рабочего дня в тесном дворике Фонда имущества было не повернуться. Автомобили сгрудились вокруг небольшого старинного особнячка, как поросята под свиноматкой. Рябь дрожала в воздухе над их раскаленными спинами, и мне на миг почудилось, что они даже отталкивают друг друга своими рыльцами, стремясь пробиться поближе к вымени. Сосцы полны, они источают сладчайшее молочко под названием «собственность».
Внутри особняка все было как будто нарочно перепутано, чтобы враги не смогли разобраться в местной топографии. Лестницы уводили в никуда, коридоры неожиданно заканчивались тупиками. Было совершенно невозможно с ходу определить, где какой отдел и чем он ведает. Побродив по этим лабиринтам, я методом тыка в конце концов обнаружил комнату, где сидели люди, работавшие под началом покойного Александра Зиновьевича Карымова.
В тесном полуподвальном помещении узкие зарешеченные окна были распахнуты настежь, и казалось, что испарения раскаленного города, оседая, сливались сюда потоками, как сточные воды. Неработающий вентилятор с бессильно опавшими лопастями свисал с потолка умирающим лебедем. Под его сенью томилась в собственном соку пара тусклых служащих — молодящаяся дама лет пятидесяти с горчичными, крашенными хной волосами и пенсионного возраста мужчина, обладатель давным-давно вышедших из моды кустистых бровей.
Первым делом я представился, вторым — выразил негодование по поводу жары и духоты («Что ж вам кондиционер не поставят?» — «Все кондиционеры наверху, у начальства», — едко сообщила крашеная), третьим — с застенчивой улыбкой сообщил о цели своего визита: готовлю материал о реконструкции старого Центра, мечтаю получить информацию из первых, так сказать, рук.
Посочувствуйте, польстите, улыбнитесь — и вам вернется сторицей. Через полминуты, слегка поднаправив беседу в нужное мне русло, я уже получал эту самую информацию в полном объеме.
— Всего в Центре к реконструкции с выселением пока намечено две тысячи домов, — говорила хнойная женщина, азартно стуча по клавишам калькулятора. — Поправьте, Павел Егорыч, если я ошибусь в цифрах.
Но кустистые брови только согласно кивали. В чем, в чем, а в цифрах здесь, похоже, толк знали.
— Средний дом... возьмем пятиэтажный, двухподъездный... примерно три тысячи квадратных метров полезной площади. Положим, половину надо потом отдать мэрии, городу. Остается полторы тысячи. Реконструкция стоит... миллиона полтора-два. Долларов, разумеется. Берем по максимуму — два. Но зато в таком доме квартирки после реконструкции сейчас идут на рынке примерно по три тысячи за метр. Долларов, — снова подчеркнула она.
Я еле успевал записывать.
— Теперь перемножаем эти три тысячи на полторы тысячи метров, получаем... получаем четыре с половиной миллиона долларов. Минус затраты на ремонт — остается два с половиной миллиона чистой прибыли. Это в среднем.
У меня уже голова шла кругом от этих миллионов. А она еще не закончила.
— Осталось последнее: умножить эту прибыль на две тысячи предназначенных к реконструкции домов. Это будет... это будет... — дама никак не могла сосчитать нули на экранчике, — пять миллиардов долларов!
Кажется, ее саму поразили результаты калькуляции, она уставилась на счетную машинку как завороженная. Мы с кустистым господином точно так же уставились на нее.
— Да-а, — протянул я. — Впечатляет. А как распределяются эти подряды?
— На конкурсной основе, разумеется. Есть специальная комиссия, в нее входят, во-первых, наши представители, затем из строительного департамента, из архитектурно-планировочного... Она определяет победителя.
— Определяет — по каким критериям? — спросил я, выжидательно занося авторучку над блокнотом.
Горчичная дама изломала губы в тонкой улыбке.
— Ну, это, видите ли, вопрос деликатный. Здесь важно...
Но дослушать, что важно в этом деликатном вопросе, мне было не суждено. Дверь отворилась, и на пороге явился мужичок-колобок.
Может, жара была виновата, но казалось, что с его булочными щеками произошла какая-то неприятность. Сегодня они были серые, будто их сляпали из третьесортной муки грубого помола, и давешние ямочки-бугорки теперь белели на этом фоне, как головки нарывов. Не щеки, а какие-то вчерашние марципаны.
— Пал Егорыч, Марина, какого черта... — начал он резко, но тут заметил меня, запнулся и дальше продолжал иным тоном, даже попытавшись выдавить сквозь зачерствевшую корку лица добродушную ухмылку: — А, господин репортер! Что же вы не сразу ко мне? Пойдемте, пойдемте!