«Мы, трудовые крестьяне Демидовской волости, решили создать боевую дружину в количестве 30 человек. Ответственным распорядителем избран Никита Сергеев. Единогласно постановили принять следующую резолюцию:
Мы, как преданные сыны революции и крепко стоящие на платформе Советской власти, всегда идем ей навстречу, всецело поддерживаем декреты, издаваемые Советом Народных Комиссаров, и объявляем беспощадную борьбу и войну всем тем, кто идет в контр Советской власти, и тем кулакам-мироедам, которые обирают нас до нитки и гноят хлеб в земляных подвалах. Мы считаем действия таковых контрреволюционными и смотрим на них как на врагов революции. Будем преследовать таковых по всей строгости революционного закона, то есть пресекать в корне всякие замыслы и засилия буржуазии. Прочь с дороги, буржуй, поп, бандит-мироед! Знайте, что революционный меч беспощаден! Нам дорога власть, своя власть рабочих и бедного крестьянства, вырванная кровью и потом из рук негодяев и всеядных опричников-империалистов. Пусть знает буржуазия и ее наймиты, что при всякой попытке она наткнется на штык и меч революционного пролетариата и беднейшего крестьянства.
Долой все цепи, тюрьмы и кандалы, тяжести и насилия! Да здравствует равенство и братство, да здравствует вождь нашей революции товарищ Ленин! Да здравствует Красный Октябрь в деревне! Да здравствует РКП большевиков, несущая знамя мировой революции!»
Маякин не заметил, как миновал всегда пугающий его лес и выехал в поле.
Окраина города встретила полуденной тишиной. Завидев журавль колодца, Маякин легонько ударил прутом лошадь. Она слегка ускорила шаг, но потом снова поплелась размеренно и уныло.
У колодца Ферапонт натянул вожжи, спрыгнул с телеги. Напившись сам и напоив лошадь, хотел было тронуться дальше, но увидел, как из калитки напротив вышел высокий человек с ведрами в руках, и передумал. Выразительное лицо, резкие быстрые движения показались Маякину знакомыми. Мужчина подошел к колодцу, и Маякин узнал Прохоровского.
— Здравствуйте, товарищ начальник, — вежливо поздоровался Ферапонт, с любопытством разглядывая Сергея Прохоровича: очень не вязался облик сурового начальника милиции с мирным видом человека с ведрами.
Прохоровский тоже узнал Маякина и, с трудом скрывая смущение, ответил нарочито веселым голосом:
— Добрый день, председатель, добрый день. Далеко путь держите?
— В Совет, к Бирючкову. Резолюцию везу… э, простите великодушно, запамятовал, как вас звать.
— Сергей Прохорович, — ответил Прохоровский.
— Вот я и говорю, Сергей Прохорович, резолюцию приняли против мироедов всяких, бандитов… А ловко мы тогда бандитов Трифоновского?! Они, дьяволы, хотели нас врасплох застать, ан не вышло!.. А чтой-то вы, Сергей Прохорович, вроде бы как не в себе? Заболели или случилось что?
— Случилось!.. — улыбнулся Прохоровский.
— Ежели помощь какая нужна — скажите! — заволновался Маякин.
— Да что вы, право, какая помощь! Я ведь теперь на фабрике работаю. Вернулся, так сказать…
Маякин удивленно посмотрел на Сергея Прохоровича, силясь понять, как произошло, что такой человек расстался с милицией. «А может, она с ним рассталась?» — неожиданно мелькнула мысль.
— По доброй воле ушли или как? — спросил все-таки Ферапонт.
Сергей Прохорович не хотел отвечать этому хитроватому мужичку.
— Так вышло… Извините, я тороплюсь.
— Ну тогда прощай, товарищ Прохоровский. — Маякин уселся в телегу, подумав: «Всякое дерево в своем бору должно шуметь, на чужой почве никакие корни ствол от бури не удержат».
И всю дорогу размышлял о сложных поворотах в человеческих судьбах.
Бирючков его приезду обрадовался.
— Проходи, председатель, садись. Наслышан о ваших делах. И что сказать могу? Одно только слово — молодцы! А как там Никита Сергеев, как сам?
— Погодь, Тимофей Матвеевич, дай передохнуть, прямо засыпал. — Маякин вытер лоб рукавом когда-то синей, а теперь потерявшей цвет косоворотки. — За Никиту — огромное спасибо! Ежели б не он, и не знаю, как бы один там распределялся.
— То есть как один?
— Воевал-то я, конечно, не один, но чтоб мужиков против банды поднять — одной моей головы не хватило бы, ей-ей, не хватило! Дырявых людишек все ж таки многовато! А ты чего улыбаешься?
— Вот ты сказал сейчас «дырявых людишек», а я детство вспомнил… Бабушка моя так говорила… Жили мы в казарме. Отец с рассвета и до заката на фабрике работал. Мать стирала, сушила, гладила, потом разносила белье по клиентам, так что, можно сказать, воспитывала меня бабушка… Замечательно она хлеб пекла, хотя и случалось такое редко, а голод был всегда. Может, оттого хлеб ее таким вкусным нам казался. И что интересно: резала хлеб только сама, никому не доверяла. Резала ровно, бережно, ни одной крошки не теряла. И приговаривала: «Кто хлеб режет неровно, тот с людьми жить в дружбе не умеет». А меня поучала: «Хлеб, Тимоша, не только еда, но и чудо великое. Кто не чтит его, тот дырявый человек, по-иному сказать — плохой, злой!» Сколько времени прошло, а помню.