— Сердце затронуло, потому и помнится. Всяко дело так… Вот гляди, какую штуку мы скумекали, — Маякин протянул резолюцию.
Бирючков углубился в чтение. С каждой прочитанной строчкой лицо его становилось все более сосредоточенным и серьезным. Дочитав до конца, сказал, не скрывая волнения:
— Очень нужное дело сделали. И за это благодарность вам от всей Советской власти. Если в каждой деревне создать дружины, никакой зверь крестьянину не страшен. И то, что вы объединяетесь, очень правильная, партийная линия! Это особенно важно сейчас! Теперь главное — не повторить нашей главной ошибки: не ждать, пока враги поднимут голову, а самим наступать! — И сжав кулаки так, что побелели суставы, закончил: — Только цену с нас взяли за эту науку слишком высокую!
50
Строки давались с болью.
Порывистый ветер распахнул узкое окно, а иеромонах Павел даже не поднял головы. Рука по-прежнему выводила: «…При этом хочу особо подчеркнуть, что отец Сергий и игуменья Алевтина нарушили евангельскую заповедь — всякая власть от бога, настроив прихожан на кровопролитную и жестокую бойню…»
В открытое окно сначала приглушенно, а потом отчетливо и резко ударил гром. Земля замерла, ветер стих. А потом дробно забарабанили по подоконнику упругие капли.
Но Павел не обращал внимания на дождь: «…Наша отчизна сегодня наполнена человеческими страданиями. Вправе ли церковь умножать эти страдания? Нет и нет!.. Да, церковь отделили от государства. От государства, но не от народа. Однако прошлое продолжает влиять на духовенство, значительная часть которого оказалась не в состоянии разумно оценить происходящие перемены. Именно такие служители церкви христовой сеют среди прихожан семена ненависти к новой власти, а значит — вражду и смерть.
И я, как скромный слуга божий, обращаюсь к Московской епархии: остановите заблудших, дайте им покаяние, ибо от обличительного голоса совести им не убежать!..
Духовник Покровско-Васильевского женского монастыря
иеромонах Павел».
Он не стал перечитывать написанное, вложил в конверт и заторопился к игуменье.
Короткий обильный дождь закончился. Воздух стал свеж и ясен. На аллеях и дорожках монастырского двора появились лужи. Дом Алевтины утопал в яркой зелени деревьев. И пока шел сюда иеромонах, без конца задавался мыслью: будет ли понят, найдет ли поддержку?
Павел решительно вошел в приемную игуменьи, опасаясь лишь одного: успеет ли застать архимандрита Валентина, вновь приехавшего в монастырь. И с облегчением вздохнул, услышав его голос.
Но архимандрит был у игуменьи не один: в ее покоях отец Павел увидел Тимофея Силыча Лузгина, которого недавно освободили из-под ареста.
— Ваше высокопреподобие, — произнес иеромонах негромко и с достоинством, — не сочтите за дерзость сей мой шаг, ибо искренне стремился к встрече с вами.
— Слушаю, отец Павел, — ответил архимандрит, удивленный его неожиданным приходом.
— Пользуясь благоприятным моментом вашего прибытия в обитель, — продолжил отец Павел, не обращая внимания на примолкших игуменью и Лузгина, — прошу вас, как брата во Христе, передать сие письмо в канцелярию епархии.
Иеромонах умолк.
Архимандрит подошел к Павлу и взял пакет. Низко склонившись, духовник медленно удалился.
— Чего он добивается? — нарушил тишину Лузгин.
— Догадываюсь, недоволен деяниями отца Сергия, какие-то неполадки подмечает, — высказала предположение Алевтина.
— Выходит, льет воду на мельницу Советов, — уточнил Тимофей Силыч. — Тоже мне, святоша…
— Не горячитесь, Тимофей Силыч, мы в состоянии осмыслить и дать оценку тому, что изложено в письме, так что вряд ли стоит вести об этом речь: есть дела поважнее. На чем нас прервали? — с подчеркнутой суровостью спросил архимандрит. Он был недоволен вмешательством Павла, но более всего тем, что игуменья, обычно скрытная и недоверчивая, поведала об иконе Лузгину.
— Вот я и говорю, — заторопился Тимофей Силыч, догадываясь о настроении Валентина, — время смутное и негоже вам одному с драгоценной иконкой по лесному пути.