Вера еще не сказала, что уезжает, все ждала подходящего случая. Не теперь же, когда они сидят над водой и мать наслаждается покоем этой минуты?..
Мальчишки, накупавшись, убежали, стало тихо. В спокойной воде отражались мостки и красная майка парня, красившего лодку. Мать молчала, смотрела на голубую воду. И вдруг спросила:
– Ты помнишь Асьму? Нашего замкомполка Назипа Шарипова жена была… Боевая такая, веселая…
Нет, Вера Асьму не помнила. Только где-то в памяти знакомо откликнулось – Шарипов.
– Я ее в городе у нас встретила, – продолжала мать, глядя на воду. – Тоже осталась вдовой, как я… Сколько там наших людей полегло, дочушка, на границе той! Обнялись мы с ней, поплакали… Вспомнили свой полк, мужей своих. У нее добрый муж был, моему Борису товарищ. Перед самой войной в кружок стали ходить. Кружок открыли тады немецкого языка. Я теперь так думаю: кое-кто знал, что война будет… С немцем. И скоро будет. И предательство было, дочушка! Перед самой войной переформировывают наш полк и переводят из двадцать первого казачьего в сто девятый механизированный. Сказали, переучивать будут.
Коней, значит, отвели, а танков не присылают. Хлопцы наши кручинятся – коней жалко, и у танка лезти коннику тяжело, рослые все, одно слово – казаки!.. И тут – война! Сколько буду жива на свете, не забуду тот час. Нас тады в Лапичи, на отдых поставили. Ты спала, не слыхала, малая еще была. А я на сон чуткая. Прокинулась серед ночи – в окно сверкнет, как молния! Как загремит. Бориса бужу «Слышишь, Борис?» А он просыпаться не хочет. «Это мехполк соседний на занятия выезжает». – «Нет, Борис, что-то не так…» Лежим, слухаем. Ординарец бежит – стук-стук подковками. «Тревога!»
Борис оделся в три минуты – и за чемодан энзе. Убег. Возвращается в скором времени: «Аня, война!» А уже весь дом проснулся, двери хлопают. «С кем война?» – «Не знаем. Провода в полках порезаны…» – «А откуда ж узнали?» – «Гонец с дивизии прискакал». А дивизия от нас, дочушка, восемнадцать километров… Да, было что вспомнить нам с Асьмой. Как нас в деревню Ручей вывезли…
– Это я хорошо помню, – сказала Вера. – Здорово нас бомбили тогда.
– Они не в нас кидали – в мехполк. И зажигалки и фугасы. Весь свет горит, а мехполк из колхозников пополнение набирает, и в эту толпу их бомбардировщики бомбы сбрасывают. С севера наш бегить маленький ястребочек, а они, как гуси, повернут круто – и на него…
Мать замолчала и сидела так долго, откинув голову с тяжелой косой, прислушиваясь к чему-то. По голубой воде задумчиво скользила лодка – спасательная. В лодке сидела парочка. Девушка опустила руку в воду, юноша налегал на весла. Неожиданно мать засмеялась.
– Ты знаешь, что она мне говоре, эта Асьма? Ты, говоре, еще можешь устроиться, ну?
– Как так устроиться? – не поняла Вера.
– Ну, как люди устраиваются, – сказала мать, глядя перед собой, и в ее голосе Вере послышалось смущение. – Замуж выйти, одним словом. Сама устроилась, тепер меня тяне.
– А что? – сказала Вера. – Ты у меня еще молодая, в тебя влюбиться можно.
«Неужели мать собралась замуж?» – мелькнуло в голове.
От ее похвалы мать зарделась, и на миг Вере показалось, что догадка попала в цель. Но только на миг. Она не могла поверить этому всерьез. Слишком долго мать принадлежала ей. Только ей и еще Таньке.
– Глупая ты, – сказала мать, и лицо ее стало строгим. – Какая может быть любовь в мои годы? Волк у лесу один рыскает, а человек один не может. Нашла себе женщина человека под пару. Он один, и Асьма одна. Поженились и живут как-то…
Вере показалось, что мать спешит закончить неловкий разговор, который зачем-то начала и который тяготит обеих. И Вера сказала:
– А я, мама, уезжаю завтра. Посылают меня в район на всю посевную…
Сказала и ждала, что мать будет ахать или обижаться. Но она спросила только:
– Что ж, дочушка? И проводить меня не приедешь? – И вдруг спохватилась: – А чего же мы тут сидим? Тебе собираться надо…
И в который раз Вера подумала, что они с матерью мало знают друг друга. Мать провожала ее как будто даже с радостью. «Тебе там спокойно будет. Я тут с Танечкой, за дитем пригляжу». Должно быть, мать огорчилась в душе, но виду не подала, не удивилась, что жизнь опять отнимает у нее какую-то крупицу счастья. Она давно научилась переносить мужественно свои потери – большие и малые. Как я могла подумать, что мать собирается замуж? После того, что пережито, одного только может хотеть душа – покоя.
Бедная мама! Всю войну она вспоминала, как в Лапичах, перед отъездом, постелила белую скатерть, навела уют, надела белый крахмальный чехол на диван.