Я все-таки задал ей вечный вопрос о счастье. Она задумалась, потом сказала:
— Мне всегда казалось, что человек счастлив только тогда, когда его жизнь нужна людям, когда никто не имеет права бросить ему упрек, что он зря коптил небо… — И неожиданно молодо и задорно улыбнулась благодарной, счастливой улыбкой. Я не стал уточнять, вернее заземлять интересовавший меня вопрос. Передо мной сидела уже не девочка, которую я знал когда-то, а женщина с тронутыми сединой висками и сеткой морщин у глаз. Было в ней и то новое, чего я не знал, да и знать не мог. Знала ли она, что она была моей первой любовью, что я ее так долго искал? Откуда ей было знать…
В пятом часу я собрался уходить. Можно было, конечно, остаться еще, тем более что Лариса как будто рада гостю. Но скоро должна прийти ее дочь с работы, а за ней и зять. Нужно будет знакомиться, что-то говорить, объяснять. А зачем? Я не знал, как проститься, и поэтому медлил. Лариса спросила, когда я уезжаю и можно ли ей прийти на вокзал проводить меня. Я, кажется, ответил, что этого делать не следует.
Неожиданно она включила радиолу.
— Послушаем, Вася, — сказал она тихим голосом, — моя любимая. — Давно знакомый дуэт запел «Мальчишки, мальчишки…».
Я задержал свой взгляд на ней больше, чем нужно, и невольно прикоснулся к ее лежавшей на столе руке. Она пристально посмотрела мне в глаза, брови ее, вздрогнув, удивленно взлетели, да так и застыли. На миг в ее глазах мне показалось то, чего я искал всю жизнь…
