— А вы ответили: “Мы не защищаем, мы просто убиваем тех, на кого покажет премьер министр”. Потому-то и проигрываем — за деревьями не видим леса!
Тут Вал и Эсдес удивленно замерли: люстра над лестницей ощутимо раскачивалась, падающим платком оседал звук разбитых стекол, сами стекла сыпались листопадом. Толчок в ноги оказался вовсе не иллюзорным!
— Ученик, доспех! Нападение на дворец?!
— Готов! — моряк окутался черными молниями; с лязгом соткалась из них артефактная броня.
— Пошли, посмотрим, что там. — Эсдес решительно зашагала к главному коридору, связывающему оба крыла здания.
Много, много позже, за медовым чаем в гостиной у Александровых, сидя напротив закусившей губу Надежды Ривер, синеволосая сказала так:
— Это в кино Лаббок сумел освободить руки, вскрыл замки, зарубил стражу в коридоре, прямо человек-оркестр… Вырвался во двор, где и разыгралась та самая жесточайшая сеча длиной в половину пятой серии, когда я чуть не за штаны сдернула беглеца с забора, как овчарка! И натравила на него этого странника с дальнего востока. Как будто сама бы не справилась!
Вздохнула, осторожно поглядела на Ривер — та вроде бы не проявляла желания убивать прямо сейчас — и продолжила:
— Лаббок живо понял, что ему тут никто спинку чесать не собирается, и клещи не для красоты, а реально для его яиц. Собрал вокруг себя всю кодлу, наверное, пообещал чего-то важное рассказать. После чего врубил самоликвидатор. Я и узнала-то об этом по сотрясению дворца… Вся шпана Онестова сынка полегла там почти в полном составе — со всеми своими умениями, мечами и понтами…
Эсдес поправила волосы, добавила сухо:
— Но вы не обольщайтесь, я бы с Лаббоком обошлась не лучше. Мы были врагами на самом деле, и это вряд ли забудется.
— Забудется, думаешь?
Премьер-министр налил очередной кубок, выпил, отставил:
— Не надейся… Пока я был молодой, стройный, звонкий, все эти бабы меня в куй не ставили. Потому что был нищий, не при чинах…
От вина с перцем глаза слезились; Онест едва не чихнул. Укротил организм, продолжил:
— А как стал премьером, так и толщина моя и сволочизм всем пофиг оказались. И никак не забывается эта моя обида!
Повернул голову налево, протер глаза салфеткой, привычно уронив ее на пол.
— Все беды от баб, сын, сколько раз я тебе собирался это сказать!
У столика, где всегда стоял сын, было пусто.
Премьер-министр еще раз протер глаза.
Не помогло.
Часть 2-2
— Не помогло, господа! Опять смылся!
— О чем это вы? — вошедший начальник столичного сыска хмурым взором обвел собравшихся за столом подчиненных. Те смолкли; ответил старший:
— Шаровую Молнию ловили.
Начальник покачал головой:
— Вот буквально сегодня приятель из “тигров казначейства” рассказывал. Дней десять назад им пришел приказ держать северную заставу, что за рыбным рынком. Дескать, появилась наводка, что через рынок на север пойдет эта самая Шаровая Молния.
— И что?
Начальник оглядел собрание. Стол окружали четверо: плотный, широкоплечий Носхорн — кажется, даже дворянин, и что его в сыскари понесло? Рядом неприметный, незапоминающийся Уршиер, за ним громкий, нахальный от обаяния и глупости Даранг; наконец, самый умный, самый опасный в четверке Сигурд Змей.
— Наливай! — скомандовал начальник, сдвигая бумаги. — Я сам, когда носил серебряную нить, вон там, за доской, бутылки прятал… История будет не то, чтобы веселая, но зато поучительная.
Носхорн потупился. Уршиер не шевельнулся. Даранг разулыбался:
— Господин старший следователь, да неужели мы позволим себе в рабочее время…
Сигурд Змей лучше понимал, когда нужно выполнять устав, а когда — приказ. Жестом заткнув болтуна, Змей откинулся на скамье, сколько позволял рост, нашарил за доской темную высокогорлую бутыль, кивнул Носхорну:
— Господин барон, кружки…
Тот не возмутился просьбой, и скоро поверх розыскных листов уже разместились солдатские оловянные емкости полфунта весом, с кулачище Носхорна величиной — правду сказать, и денег у сыскарей не водилось так много, чтобы покупать вино, достойное смакования мелкими глотками. Уршиер озаботился закуской — три копченых рыбины, половина каравая хлеба, здоровенный огурец — все. Как ни мало денег на вино, а на закуску почему-то всегда остается еще меньше… Один Даранг ничего не сделал — но, похоже, нисколько не смущался нахлебничеством, рассчитывая внести свою долю похабным анекдотом или остроумной небылицей… Тут до него дошло, что говорить будет начальник, а ему вместе со всеми осталось молчать и слушать; Даранг озадаченно почесался — к такому жизнь его не готовила.