На площадь выступил командир засады.
— Теперь я верю, что ты убил капитана Огре, — сказал он, поднимая шпагу вертикально.
Так, значит, это целевая охота… Паршиво!
— И как меня записали в картотеке?
Шпажист фыркнул в роскошные вислые усы:
— Шаровая Молния.
— Шаровая потому что толстый?
— Шаровая потому, что рядом стоять опасно.
— Почему Молния, можно не спрашивать.
— Не спрашивай. Все равно тебя так никто не называет.
— А не секрет, как называют?
Понятно, почему я не спешу в бой: боюсь шпаги. Но противник-то с чего тянет время, дает мне болтать? С чего вообще вступил в разговор с врагом, это же все уставы запрещают?
— Тебя, ублюдка, мы зовем Е**чий Колобок. Ты убил Огре… Убил дознавателя в день турнира… Тебя так и не нашла Сэрью.
— И ты привел всего шестерых?
Про снаряжение и строй у меня хватило ума промолчать. Не хватало еще собственными руками охоту на себя организовывать.
— Я ошибся, — враг спокойно склонил шпагу. И тут же гордо вскинул подбородок:
— Но дворянская честь не велит мне бежать!
Это что — мы оба друг друга боимся?
Я почти складываю губы в улыбку, но чувствую неприятно-сладковатый запах из-за спины. Чуть поворачиваю голову: не вытащил там кто самопал из-за ворота? Нет: одноногие перевязали одноруких, а те, в свою очередь, пытаются помочь им встать.
И тут шпажист удивляет меня окончательно:
— Ты ведь считаешь себя правым, потому что режешь уголовников. Но так не вернуть порядок и закон. Преступники должны быть наказаны по суду, иначе наступит право силы, и это сбросит нас в хаос.
Он выпрямляется еще ровнее, и произносит совсем торжественно:
— …Мы стоим плотиной на побережье тьмы.
Стихами началась проклятая история, стихами она и закончится. Из пересохшей глотки выталкиваю продолжение:
— После нас холодный дождь, после нас забвенье.
— Ты… Читал книгу Чужого?
— Я ее написал. Я и есть Чужой.
Усатый вертит головой:
— Вот это я пошутил про шпагу… Обороняйся!
Пружина сжимается — на меня летит взбесившаяся швейная машинка… У меня только единственный шанс и способ: считать, что шпага — такое особенное копье, очень быстрое, и неухватистое. Круговой блок налево; шпага проходит выше локтя, выше стеганого наруча, вспарывает наружную сторону плеча; сознание не потерял, значит — кости целы!
Встречным движением — из-под руки в горло.
В лицо фонтан крови; паршиво до безумия. Усатый мальчик, начитавшийся моих книжек…
Да если бы моих!
Имя краденое, судьба одолженая, может быть, и мир вторичный. Здесь нет ничего моего.
И что?
Солнце не просит о милосердии; надо жить и продолжать выполнение своих обязанностей.
И не важно, что эти слова тоже не мои. Главное — результат, ведь так?
На булыжнике темными звездочками расцветают капли крови — порезанная левая рука. Вот и моя кровь на этой земле, вот и мой корень… Не в кость, не в легкое. Ну так — попаданец я, или где?
То есть — могли же и правда тренировки у безымянного мастера чего-то стоить? Не говоря уж о двух годах практики…
Заливаю порез горькой водкой из флакончика. Наматываю длинную полоску ткани. Одной рукой неудобно — а кого волнует? Пальцы на левой шевелятся: нервы целы. Начинают болеть синяки: где падал, и где все же достали меня дубинкой, да я в запале не обратил внимания. Доктор далеко, мастер ближе. Только нет желания к нему дорожку топтать…
…Все, чего мы стоим, чего достигли мы…
Переворачиваю усатого лицом вверх. Видел в кино, как убитым закрывают глаза — делаю так. Из нагрудного кармана — здесь огромные карманы, тапочек можно спрятать — вываливается пухлая книжка. Белая бумага, яркая луна, читается легко. Ну и закладка, разумеется, на том самом стихотворении.
…И плывет над ним…
…То, что стало жирным, тяжелым дымом…
… После нас…
Листаю в конец — десяток страниц для заметок. Чернил нет, нет и перьев, но так ли это важно, если с ума сошел мир? Расквитавшись с врагом, Ханадар Сушеный Финик начал писать хорошие стихи; так у него хоть враг был кровный, а у меня случайный. Этим от судьбы не откупишься…
Да и хрен с ней, главное — результат.
Ведь так?