Выбрать главу

— Я… не могу… — простонала жалобно, содрогаясь в очередном оргазме.

— Можешь, — сказал Юрьевский хриплым, как после перенесённой простуды, голосом. — Сейчас, детка, потерпи… Я уже почти…

Внутри меня всё горело, когда Макс наконец в последний раз буквально проткнул меня своим членом, стиснул грудь — и обессиленно упал на меня, трясясь, как в лихорадке.

Я подняла руки и осторожно погладила его по спине. Пальцами зарылась в волосы, перебирая каждую прядку, дотронулась до седой…

Он немедленно вышел из меня и откатился в сторону.

— Всё. До утра я не встану. Во всех смыслах этого слова, — простонал Юрьевский, закутался в одеяло, отвернулся от меня и почти сразу задышал глубоко и спокойно, как все спящие люди.

Я тихонько вытерла мокрые бёдра бумажными платочками, подползла к Максу и обняла его одной рукой. Улыбнулась, когда он ничего не сказал по этому поводу — значит, и правда спит.

Спи, спи. А я буду тебя обнимать. И нюхать.

Пусть хотя бы во сне у нас с тобой всё будет хорошо и правильно…

* * *

Мне приснилась мама.

За те шесть лет, что прошли с гибели родителей, она снилась мне всего раза два. Только в первый год, который был для меня самым сложным.

Я увидела парк, покрытый инеем, заснеженный и стылый. Воздух казался безумно холодным, и солнца не было — небо белое, как обычно бывает в ноябре или марте.

Деревья чуть блестели от тонкого слоя инея, ветки, казавшиеся слепленными из снега, едва заметно качались на ветру.

Мама сидела на скамейке и вязала что-то длинными спицами. Я присмотрелась: это были пинетки.

Наверное, для Саши.

Скамейка тоже была заледенелой, и я забеспокоилась.

— Мам…

Она подняла голову, улыбнулась мне.

— Ты не сиди тут… Холодно же…

— Ничего, Светик.

Она всегда называла меня так… Светик, Светик-цветик, Светоцветик…

— Ничего. За зимой обязательно будет весна. Просто нужно подождать.

Я усмехнулась.

— И тогда зацветёт сухое миндальное дерево?

Мама, конечно, прекрасно помнила, откуда эта фраза. «Кентервильское привидение» — один из моих самых любимых детских мультиков.

— Обязательно зацветёт, Светик. Оно не цвело, потому что рядом с ним не было тёплой, доброй и солнечной души. А когда появляется солнце — лёд тает и всё цветёт…

Я хотела спросить у мамы что-то, но не успела — сон растворился. Я открыла глаза и увидела, что по-прежнему нахожусь в своей комнате, рядом на спине спит Юрьевский, а на улице идёт снег.

Пушистые, как тополиный пух, снежинки кружились в воздухе, танцевали, и глядя на них, мне было почему-то очень легко дышать.

Я села на постели, улыбнулась и вдруг вспомнила…

Сзади зашевелился Макс, и я спросила у него, не оборачиваясь:

— Сегодня ведь пятнадцатое ноября, да?

— Да, — он зевнул. — А что?

— Просто. У моей мамы сегодня день рождения.

— А-а. Поедешь поздравлять? Или по телефону позвонишь?

— Нет. Я не могу её поздравить, как бы ни хотела. Они с папой погибли шесть лет назад.

Юрьевский молчал. Не знаю, почему, но я вдруг начала рассказывать… мне очень хотелось рассказать ему. Именно ему…

— Ты, наверное, не помнишь. Тогда самолёт упал с нашими туристами, возвращавшимися из Турции. Там все погибли, не только мои родители. Сашка с тех пор боится летать. Ей тогда пятнадцать было, она ревела белугой… А я страшно не хотела, чтобы её у меня забрали. Сам понимаешь — двадцать лет, я на последнем курсе института была. Начала срочно работу искать, никуда не брали без опыта-то. А потом я пришла на собеседование в твою компанию, и проводил его сам Мишин. Он-то меня и взял, не знаю уж, почему. Перспективу какую-то увидел… Я поэтому до сих пор считаю себя ему обязанной и берусь за любой заказ.

Макс опять зашевелился, сел рядом со мной. Я повернулась к нему лицом и улыбнулась, увидев, как внимательно он слушает.

И поймала себя на мысли, что мне очень нравятся его губы…

— Ты тоже боишься летать? — спросил он тихо, и я покачала головой.

— Нет. Знаешь… Я только в прошлую пятницу вдруг поняла, что Саша так и не выросла. Мне уже не двадцать, а двадцать шесть, я совсем другой человек. А сестра так и осталась пятнадцатилетней глупой девочкой, эгоисткой до мозга костей. И отчасти в этом виновата я.

— Глупости.

— Это не глупости, просто факт. Я ведь не говорю, что виновата целиком и полностью… Но отчасти — да. Слишком сильно дрожала над ней, берегла от всего. Нельзя так… Как она жить дальше будет?