Какое-то время мы так и стояли — стекло, я и Макс. Почти гамбургер. Или чизбургер…
Потом Юрьевский отлип от меня, а я — от стекла. Только тогда я вдруг осознала, насколько, во-первых, замёрзла, а во-вторых, затекла. Кажется, нормальной температуры моя кожа была только между ног — там, где минуту назад бешено двигался Макс. Всё остальное принадлежало трупу.
Постукивая зубами, я обхватила руками плечи, пытаясь согреться. Юрьевский, застегивавший в этот момент штаны, посмотрел на меня с беспокойством.
— Чёрт. Светик, холодно?
От этого обращения я вздрогнула. Ни Сашка, ни Андрей не называли меня так. Только мама и папа.
Как Максу это вообще в голову пришло? Он же не любит нежности, и тут вдруг — «Светик»…
— Нем-м-много, — ответила я, стуча зубами. — С-с-совсем чуть-чуть.
— Да уж, по тебе видно, — ворчливо ответил Юрьевский. — Одевайся скорее.
Я кивнула и пошла по направлению к своей одежде, валявшейся посреди кабинета генерального. По ногам моментально потекло с удвоенной скоростью, и я огляделась: чем бы вытереть?..
— Держи, — Макс протянул мне упаковку бумажных платочков, и я благодарно кивнула. Тщательно вытерлась, выкинула всё испачканное в мусорку и постаралась одеться как можно быстрее.
Юрьевский и тут меня удивил: он поднимал с пола и подавал мне то одну, то другую вещь. Хотя его самого страшно вело.
— Блин, жрать хочу до ужаса, — вздохнул он, когда я наконец полностью оделась.
— Где-то я это уже с-с-с-слышала, — усмехнулась я, по-прежнему стуча зубами: до сих пор не согрелась. — Мне кажетс-с-ся, ты говоришь это каждый раз после секса.
— Естественная физическая реакция, Светик, — Макс подошёл ближе, обнял меня и начал растирать мне спину. — Это же как спорт. Кучу калорий я с тобой сжёг.
Приятно-то как… Вечно бы так стояла.
Одного только не хватает.
— Поцелуй меня, — сказала я, поднимая голову. В кабинете Макса было очень темно, поэтому я плохо видела его выражение лица, но всё же мне показалось, будто он помрачнел.
— Свет… я же говорил…
— Тогда я сама, — прошептала я, резко приподнялась — и прижалась своими губами к его. И застонала от вспышки какого-то болезненного удовольствия внизу живота, когда Макс вдруг начал отвечать, перехватывая инициативу и погружаясь в мой рот с не меньшим упорством, чем несколькими минутами ранее погружался в моё тело.
И тут Юрьевский вдруг застыл. Отстранился и сказал:
— Я идиот, причём полный. Извини, мне надо домой. Срочно. Я тебя даже подвезти не смогу, Светик… Слишком пьян, а домой надо срочно…
— А с тобой можно? — брякнула я и сама поразилась своей смелости. Но Макс ни капли не удивился, только кивнул.
— Можно. Но давай быстрее. Чем скорее мы приедем ко мне, тем лучше. А я пока такси закажу.
Я метнулась к своему рабочему месту — собирать вещи. Возьму с собой недоеденные конфеты…
О, кстати. Надо же, встретила Макса — и живот прошёл. И гастрит забылся…
Воистину — любовь творит чудеса.
Юрьевский явно очень нервничал. Когда мы сели в машину и поехали, он всё продолжал хмуриться и гипнотизировать взглядом дорогу.
— Может, тебе конфетку съесть? — спросила я, пихая Максу под нос наполовину опорожнённую коробку.
Сначала он отказывался, но потом, хорошенько подумав, всё же съел несколько конфет. И сразу чуть повеселел.
— Опять коньяк, — усмехнулся он, хватая третью по счёту конфету. — Ты, я смотрю, прям пристрастилась к этому зелью. Смотри, осторожнее, а то будет как в сказке. Козлёночком станешь.
Поймав в зеркале заднего вида любопытный взгляд таксиста, я фыркнула.
— Кто бы говорил.
Юрьевский поперхнулся конфетой.
— Нахалка.
— Ну а что? Кто меня тут козлёночком обзывает? Я, можно сказать, ему от сердца эти конфеты оторвала, а он ещё тут и параллели проводит с русскими народными сказками…
У таксиста затряслись плечи.
— И не говори, Светик. Такой нехороший человек. Конфеты отобрал, обзывается… Негодяй.
Я улыбнулась.
Бывают плохие люди, которым безумно хочется казаться хорошими.
А бывают очень хорошие люди, которые почему-то считают себя плохими.
Но на самом деле твоя суть не меняется. Независимо от того, кем ты себя считаешь.
— А почему ты так домой торопишься? — спросила я, утягивая из коробки последнюю конфету.
— У меня там Жулька, — заметив мой непонимающий взгляд, Макс пояснил: — Собака. Я с этой… Кариной совсем про неё забыл. А скоро уж двенадцать часов, как она одна в квартире. Собакам лучше не терпеть больше двенадцати часов.