Спустя два дня после возвращения Лиону пришлось вылететь в Бонн и приступить к своей работе в правительстве. Проводив его, Джастина осталась одна. Она устала от суеты прошедшего месяца, и, конечно, ей было жалко и грустно расставаться с мужем. Ведь их настоящая семейная жизнь только началась. Но в то же время она хотела побыть в одиночестве, заняться домом и кое-что в нем переустроить. Но и ее ожидала работа. Нужно было возвращаться в театр.
На следующий день после отъезда Лиона в Бонн ей позвонил Клайд, театральный продюсер, и предложил роль, которую она мечтала сыграть. Это была шекспировская «Макбет». Пьесу собирались показывать в следующем сезоне. И несмотря на это, времени было не так уж и много, учитывая тот объем работы, который предстояло сделать.
— Я уже обговорил условия контракта, — сообщил Клайд весело. — Мне удалось вырвать у этих скряг-инвесторов, заведующих бюджетом, ровно в полтора раза больше обычного. Им очень хотелось заполучить тебя на этот сезон.
— Ты прекрасный продюсер, — улыбнулась Джастина.
— Это просто, когда работаешь со «звездой» твоей величины, Джас, — довольным тоном сообщил тот. Похвала была приятной. — Но учти, через три дня они жаждут лицезреть тебя в театре. Собираются устроить читку пьесы. Сроки, сроки...
— Я буду, Клайд. Спасибо.
Джастина с головой погрузилась в работу. Целыми днями она сидела над пьесой, разрабатывая роль, обдумывая характер, жесты, поведение, словом, все. Джас репетировала, а в промежутках между репетициями занималась домом. Хотя у них и было две помощницы, многое Джастина предпочитала делать своими руками, подчас даже удивляясь переменам, так незаметно произошедшим в ней. Раньше, когда она жила в Дрохеде и в Сиднее, ее неряшливость служила поводом для сплетен. Стоило только вспомнить ее сборы перед отъездом в Лондон! Если бы не мама, Джас ни за что не справилась бы с царившим в ее квартире беспорядком. А теперь у нее было почти постоянное желание что-то мыть, убирать, протирать, переставлять.
«Это, наверное, потому, что я очень люблю Лиона и наш общий с ним дом. Мне так приятно делать все это для него. Мне доставляет удовольствие, когда я делаю что-то своими руками, и он доволен».
Когда отпущенные Клайдом три дня истекли, Джастина собралась и поехала в театр. Всю дорогу ее мучило волнение. Поднимаясь по широким мраморным ступеням, она почувствовала, что сердце ее забилось чаще обычного. Волнение переросло в почти священный трепет. Подобное чувство испытывает, наверное, монах, входящий после долгих лет затворничества в Храм Божий. Джастина уже не раз пыталась представить себе, как именно она вступит в прохладную полутьму театрального зала и ощутит знакомую, вплавившуюся в ее душу волшебную атмосферу театра.
Ее встретили с большой радостью. Она словно возвращалась во второй дом, ставший с годами таким же родным, как дом настоящий. Джастина не была, конечно, душой коллектива из-за своего несносного характера, но большинство труппы все-таки ее любило.
Первым, кого она встретила в театре, был Клайд Белтенхем-Робертс. Накануне он прислал ей записку, которая практически каждый раз повторялась слово в слово, если уж он ей что-то писал. В ней говорилось:
«Джастина, лапонька. Возвращайся в лоно родного театра. Ты нам необходима. Приезжай сейчас же. В репертуаре сезона для тебя есть одна беспризорная ролишка. Думаю, что ты будешь не прочь сыграть ее. Репетиции начнутся завтра. Конечно, если это тебе все еще любопытно».
Сейчас продюсер распахнул навстречу ей широкие дружелюбные объятия.
— О! — воскликнул он. — Наконец-то вернулась наша блудная дочь.
— Никакая я и не блудная, Клайд. Я понимаю, что выбилась из графика, но у меня все- таки была свадьба, медовый месяц. Я так счастлива, что просто словами передать не могу.
— Это несомненно знаменательное событие мы с тобой отметим чуть позже. А сейчас, может быть, ты все-таки приступишь к работе? Кстати, загляни к костюмерам. Они уже начали делать костюмы. Нужно снять мерки, ну и все такое... И вообще, твои друзья и коллеги соскучились по тебе за время твоего отсутствия.
Клайд расплылся в ослепительной улыбке.
Джастина весело рассмеялась, чмокнула его в щеку и побежала в свою гримерку, по которой, как выяснилось, она тоже очень скучала. Театр действительно стал для нее вторым домом. Здесь, в отличие от Каллоуденского театра в Сиднее, у нее уже появилась своя личная гри- мерка. Ведь она была хотя и молодой, но одной из самых известных актрис Лондонского театра. В афишах ее имя набиралось крупным шрифтом.