оловную боль, она горячо попрощалась с сестрой и пожелала удачно сдать экзамены. А когда родители вернулись домой, Элен они там уже не застали. Вместо нее они обнаружили написанную рукой дочери записку. Свернутый пополам лист бумаги ждал их на столе в гостиной. В нем сообщалось, что их дочь с глубоким сожалением просит у них прощения, но, поскольку они так сильно упорствуют, а она не собирается отступать от своих планов, то ей придется уехать в Рим без их согласия.
Джастина, прочитав записку, выронила листок из ставших вдруг непослушными пальцев и тяжело опустилась в кресло. Лион страшно разозлился.
— Я, конечно, понимаю, что ей хочется учиться, но так себя вести... Это переходит все границы! Я сейчас же поеду в «Хитроу» и верну ее!
Надев плащ, Лион торопливо выбежал на улицу.
Вернулся он через три часа хмурый и расстроенный. Джастина не стала задавать ему вопросов. По его лицу все было ясно и без слов.
— Она все-таки улетела, — устало сказал Лион и, не снимая плаща, на котором повисли капли дождя, сел в кресло. — Я опоздал на семнадцать минут. Наверняка, она заранее заказала билет. Хорошо, как только она даст о себе знать, я поговорю с этой своенравной девицей.
Джастина видела, что он нервничает, очень расстроен и страшно зол на дочь. Она, испытывая те же чувства, что и Лион, попыталась все-таки как-то успокоить его. Но, видно, ей это плохо удалось. Во время первого же звонка Элен из Рима, когда она сообщила, что долетела прекрасно и замечательно устроилась, Лион заявил ей, что он не будет настаивать на ее возвращении. Раз она сочла возможным повести себя так по отношению к ним, он очень обижен на нее и помогать будет только в самом крайнем случае.
— Я надеюсь, дочь, что, коль скоро ты такая самостоятельная, то, наверное, сможешь и сама содержать себя.
Джастина хотела было возразить против этого, но ничего сказать не успела, так как Элен, услышав эту новость, просто бросила трубку.
Лион оглянулся на жену и, посмотрев ей в глаза, сказал:
— Я все понимаю. И ее прекрасно понимаю, и тебя. Но уж раз самостоятельность, то во всем. Так что, прошу тебя, не обижайся.
В этом году Барбара уже не вернулась в Лондон. Она успешно выдержала вступительные экзамены и была зачислена в университет на факультет юриспруденции. Девушка была так рада, что невольно заразила своей радостью и родителей.
Но все же ее настроение было подпорчено, когда Барбара узнала о бегстве Элен. Она очень волновалась за сестру, от которой не было ни слуху ни духу. Лишь в конце лета от Элен пришло короткое, лаконичное письмо. В своей обычной для ссор сухой и предельно вежливой манере девушка сообщила, что экзамены сданы, она поступила в академию, а заодно и официанткой в ближайшую забегаловку.
«Так что, — писала она, — дорогие родители, я думаю, что справлюсь со своими проблемами сама. Если мне и будет тяжело, то хотя бы с голоду я не умру, на этот счет вы можете быть абсолютно спокойны».
Письмо очень расстроило Джастину, но одновременно смягчило ее отношение к дочери. Она порадовалась за Элен. В том, что девочка проявила такую настойчивость в достижении цели, было что-то достойное уважения. Джастина считала, что это прекрасная черта, хотя лучше было бы, если бы она была присуща не женщине, а мужчине.
Но, между тем, время шло. Девочки периодически давали о себе знать. У них все было в порядке. Изредка приходили письма из Дрохеды. Дела там шли хорошо, дети подрастали. Особенно часто писал Пэтси. Он очень пространно и с любовью расхваливал своего маленького забавного сынишку и однажды даже вложил в письмо несколько фотографий — своего сына и Роберта, сына Джимса. В его письмах любовью было пропитано каждое слово, и Джастина подчас, перечитывая их, удивлялась, откуда в ее дяде столько романтики, поэзии и нежности.
Лион постоянно был в разъездах. В последнее время работа требовала частого его присутствия в Бонне. И супруги стали подумывать о том, чтобы, сохранив за собой особняк в Лондоне, переехать на какое-то время в Бонн. Ведь здесь их сейчас ничто не держало. В одну из поездок Лион взял жену с собой. Пока он будет заниматься своими делами, она должна была заняться домом.
Они решили, что Джастина присмотрит подходящий дом, и, если он их устроит, Лион купит его, а Джас, пока муж будет работать, займется обустройством и обстановкой.
Когда они приехали в Бонн и на такси добрались до шикарного двухэтажного особняка, в душу Джастины закралось подозрение. Как-то уж больно по-хозяйски привез ее сюда Лион.
— Ты разве уже снял дом, дорогой? — спросила она.
— А это мой сюрприз для тебя. Ты должна жить во дворце, и ты будешь в нем жить.
— Хочешь сказать, что это наш дом, да?
— Да, я купил его несколько месяцев назад, и сейчас как раз завершились работы над интерьером. Я предполагал, что нам придется на какое-то время переехать сюда, и подумал, что неплохо было бы все приготовить заранее. И неужели ты думаешь, что я, чуть ли не каждую неделю летая из Лондона в Бонн, живу в гостиничном номере?
Джастина ничего не ответила на это. Дом был прекрасным. Он поверг ее в изумление. В огромных светлых комнатах с высокими потолками удобно расположилась антикварная мебель, привезенная из Англии и Франции. Уют создавали отделанные палисандровыми панелями стены с развешанными на них картинами импрессионистов, мраморные полы, покрытые роскошными абиссинскими коврами.
Лион с интересом наблюдал за тем, как Джастина осматривает холл, а потом подошел и поцеловал ее.
— Тебе нравится? — спросил он.
— Это великолепно, Ливень. Я не устаю поражаться твоему аристократическому вкусу.
Он повел Джастину по дому, чтобы она смогла хорошенько все рассмотреть.
Комнаты поражали воображение своими размерами. С большим успехом их можно было бы называть залами. Первым делом муж изъявил желание показать ей спальни. Одна из них, которая предназначалась для хозяев, была оформлена в приглушенных красных тонах. Отделка напоминала старинную позолоту.
Джастина осмотрела остальные залы, роскошные, примыкающие к спальням ванные комнаты, а оставшись одна, в то время как Лион пошел приготовить коктейли, она неподвижно застыла. Ее задумчивый взгляд скользил по отделанной золотом белой мебели комнаты для гостей, двухспальной, покрытой шифоновым покрывалом кровати-канапе. Все поражало взгляд.
Когда она спустилась, наконец, вниз, в гостиную, Лион вопросительно взглянул на нее.
— Дом просто шикарный, дорогой.
— Я так хочу, чтобы тебе было здесь хорошо, Джас. Не хуже, чем в нашем уютном гнездышке в Лондоне.
— С тобой мне везде будет хорошо. Давай выпьем чего-нибудь наконец. У меня в горле пересохло.
— Пойдем на кухню.
Пока она в одиночестве бродила по дому, Лион приготовил не только коктейли, но и легкий завтрак, состоящий из тостов, джема, масла и апельсинового сока. Немного подкрепившись, они отправились в спальню, так как обоих утомил перелет.
Вечером Лион пригласил жену в ресторан.
— Мы давно нигде не были вместе, а сегодня у меня как раз свободный вечер. Мы должны провести его как можно лучше. Пойдем куда-нибудь, пообедаем, потанцуем в конце концов. Мы уже сто лет не танцевали. Нужно же нам отметить наше новоселье!
Джастина с радостью согласилась и начала готовиться к предстоящему вечеру. Она приняла долгую расслабляющую ванну и стала одеваться. Ее роскошные волосы отливали пламенем в хорошо освещенных зеркалах гардеробной. Стройную, несмотря на то, что Джас была уже не юной девушкой, фигуру приятно подчеркивало шелковое белье, а длинные ноги облегали тонкие прозрачные чулки. Складка между бровями выражала сомнение по поводу того, что надеть. Уперев руки в бедра, Джастина размышляла, какое из двух платьев, разложенных на кровати, ей выбрать — шерстяное белое с кремовым оттенком или облегающее фигуру ярко-синее с зеленоватым отливом. Она прикусила ноготь на указательном пальце и молча отругала себя за то, что делает проблему из этих приготовлений.
Лион сам разрешил эту дилемму.
— Надень белое, — сказал он.
Она испуганно вскрикнула от неожиданности и повернулась лицом к двери. Муж ее был совершенно неотразим в своем роскошном вечернем костюме и сияющей белизной рубашке.
— Ты напугал меня, — сказала она.
— Прости, я не хотел. А все-таки надень белое, — повторил он, вытаскивая из кармана длинный, черный бархатный футляр. — А вместе с ним вот это, — он нажал на кнопку и, открыв крышку футляра протянул жене.
Джастина знала толк в драгоценностях, но при виде изумрудов и бриллиантов ахнула, глаза ее расширились. Ансамбль состоял из четырех предметов — колье, тонкого браслета и пары серег, каждая размером с четверть доллара. Дизайн был простым и элегантным, а камни — великолепной работы. Гранильщики и ювелиры превзошли самих себя. Это даже были не украшения. Это были произведения искусства. Джастина завороженно смотрела на них, утратив дар речи.
— Тебе нравится? — спросил Лион.
Его мягкий голос вывел ее из задумчивости.
— Они великолепны, — ответила Джастина.
— Я выбрал изумруды, поскольку они подходят к твоим глазам. И бриллианты будут прекрасно гармонировать с твоей белоснежной кожей. Одевайся, дорогая, а то я просто умру от голода.
Лион вышел из комнаты, сказав на прощание:
— Я буду ждать тебя в гостиной, дорогая.
Некоторое время он сидел в одиночестве. Он думал о том, что просто обожал свою жену и какая прекрасная жизнь уже ими прожита и что еще предстоит прожить. И вдруг жгучее желание пронзило его. Он хотел ее именно сейчас. И хотел обладать ею с такой ураганной силой, которая шокировала даже его самого. Лион был полон решимости осуществить свое желание.
Звук гулких шагов Джастины, спускающейся по лестнице, вывел Лиона из задумчивости. От зрелища, представшего перед ним, у Лиона просто перехватило дыхание. Не скрывая восхищения, он смотрел на Джастину, которая остановилась, слегка покачнувшись, у основания лестницы. Белое платье светилось, резко контрастируя с тициановской роскошью ее волос. Задрапированный лиф платья обрисовывал красивую линию груди, а юбка завихрялась у стройных икр. В глазах ее отражался блеск драгоценных камней. Но и платье, и драгоценности служили лишь оправой великолепию самой Джастины.
По мнению Лиона, с того самого момента, как он впервые встретился с ней, она была единственной драгоценностью на свете, которой просто нет цены.
— Восхитительно, — сказал он. В голосе его прозвучали ноты благоговения.
— Спасибо, Ливень, — с нежностью поблагодарила она, и сама удивилась, что назвала его так. Уже давно она не произносила этого имени. — Да, эти камни, — сказала она, — редкой красоты.
— Я имею в виду тебя. Камни — это лишь холодные, неодушевленные камни. Твое же тепло дает им жизнь.
Они приехали в роскошную гостиницу. Ресторан, расположенный на третьем этаже, мог послужить образцом элегантности и вкуса. Главный зал был освещен скрытыми светильниками и мигающими свечами, стоящими в центре каждого стола.
Здесь подавали французскую кухню. Галантный, словно один из королевских мушкетеров, метрдотель провел их к укромному столику, заказанному Лионом. Отказавшись от аперитива, они начали обед с лукового супа с крошечными гренками, плавающими под густым слоем сыра. Затем перешли к коронному блюду ресторана — нежным медальонам из телятины в соусе из бургундского, с мелко нарезанным подрумяненным картофелем и толстыми стеблями белой спаржи. Конечно, им был предложен и салат Цезаря, который тут же, с большой помпой, был приготовлен на их столе хлопотливым поваром.
Разговор ограничивался общими замечаниями, связанными с едой, так как оба были дико голодны.
Джастина чувствовала сегодня, что она как никогда сильно любит Лиона и желает его. Подобного по силе и эмоциям чувства Джас не испытывала уже давно. Несмотря на то, что они безумно любили друг друга на протяжении всех этих лет, сексуальное желание к этому времени уже успело слегка притупиться. А сегодня между ними словно пробежала какая-то искра, и оба почувствовали это.
Пообедав, они заказали себе крепкий кофе и по рюмке огненного, обжигающего ликера.
Подняв свою рюмку, Лион молча чокнулся с женой, прежде чем попробовать напиток. Они болтали ни о чем, потягивая ликер, а потом поставили рюмки на стол, сменив их на остывающий кофе. Играя чашечкой с позолоченным краем, Джас поднесла ее к губам, посмотрела на Лиона и улыбнулась.
— Я люблю тебя, — сказала она одними губами, но он понял. А потом громче она добавила: — Давай отправимся домой, мне хочется побыть с тобой наедине.
Он тихонько рассмеялся, а потом подошел к ее стулу сзади, помогая выбраться из-за . стола.
Приехав домой и отпустив водителя, Лион налил два стакана вина и отвел Джастину на длинный диван перед стеклянной стеной гостиной, из которой открывался чудесный вид на улицы и костелы Бонна. Он подождал, пока она поудобнее усядется, потом подал ей стакан и сел рядом, обняв ее за плечи.
Они сидели так и болтали о разных пустяках. Джастина вдруг почувствовала, что дико устала. Она просто засыпала и не могла больше бороться со своими отяжелевшими веками. Тихий вздох слетел с ее губ, когда ее тело расслабилось. Бокал в пальцах опасно наклонился. Джастина медленно покачивалась на грани сна. У нее было смутное чувство, что спать-то как раз сейчас и нельзя.
Лион разрешил эту проблему самым замечательным образом. Он заключил ее в оберегающее тепло своих объятий и говорил что-то. А голос его доходил к ней издалека, она все глубже погружалась в сон.
Несмотря на то, что Лиона сейчас одолевало сумасшедшее желание, он прошептал в ее шелковистые волосы:
— Спи, дорогая. Спокойной ночи.
С этого вечера они стали еще дороже и ближе друг другу. Жизнь их в Бонне протекала великолепно и весело. Они очень часто ужинали в самых роскошных ресторанах. Два или три раза в неделю устраивали приемы у себя дома и очень много разъезжали по стране, так как Джастина никогда не была здесь и ей хотелось очень многое увидеть. Лион познакомил ее со своими боннскими друзьями. Все они, за исключением одного невзрачного на вид мужчины, показались ей замечательными, дружелюбными людьми. Этот человек был ей очень неприятен, хотя она и не понимала почему. Он занимал какую-то должность при посольстве и был партнером Лиона в каких-то делах, а поскольку работы мужа, так уж повелось, было не принято касаться, Джастина ничего не стала ему говорить.
В остальном же жизнь их протекала так, словно они были молодоженами во время медового месяца. Вернулась новизна ощущений. И они вновь горячо любили друг друга.
После на редкость непродолжительной весны как-то незаметно наступило лето, и на каникулы к ним приехала Барбара. Элен же решила, что проведет лето во Франции, о чем и не преминула сообщить в одном из последних писем.
Барбара поделилась с родителями планами на будущее. В Гарварде она познакомилась с одним человеком, который работает в фирме, занимающейся как раз теми проблемами, которые ее интересуют. Она даже посещала юридический отдел этой фирмы в качестве дополнительной практики, смотрела, училась и набирала дополнительные часы по курсу специализации. Так уж получилось, что она внесла несколько предложений в ходе изучения одного из дел, и руководство фирмы, по достоинству оценив молодую практикантку, предложило ей продолжать практиковаться, причем фирма брала на себя финансовую сторону обучения девушки на условии, что после окончания университета она будет работать в их юридическом отделе. Она, действительно, оказалась очень толковой и коммуникабельной служащей. Ее мозг работал будто мощная аналитическая машина, уже сейчас было ясно: со временем она станет превосходным юристом, если не сказать больше — одним из лучших в Штатах. После недолгих раздумий Барбара согласилась.
За Барбару родители не волновались. Зато Элен вызывала беспокойство. До них доходили разные слухи о том, какую жизнь она ведет. Некоторые из их знакомых, бывая в Риме, несколько раз встречали ее в компании каких-то вызывающих молодых людей. Каждый раз она была сильно пьяна. Позже, плюс к этому, выяснилось, что Элен связалась с какими-то людьми, которые поддерживали коммунистов. Она даже приняла участие в нескольких их выступлениях. Правда, об этом она потом и сама со смехом сообщила родителям в одном из писем, повергнув в шок и мать, и отца.
— А ты понимаешь, Элен, — сказала ей как-то Джастина, когда они разговаривали по телефону, — что твое поведение и общение с этими людьми, да еще то, что ты ввязываешься, серьезно или нет, в какую-то политическую деятельность, может повредить карьере отца?
— Мам, какая опасность? Это же всего лишь развлечение. Ничего серьезного.
— Да, для тебя, наверное, это не более чем развлечение. Скорее всего, так оно и есть, поскольку ты не имеешь склонности к политике. Но люди, которые видят тебя с этими молодчиками, а ведь подобное случалось не раз и даже не два, могут сделать из этого определенные выводы. Представь, какие последствия для твоего отца может иметь столь раскованное поведение. Всего лишь один нелицеприятный факт, и его карьера будет погублена раз и навсегда.
— Но ведь до сих пор этого не произошло?
— Верно, но лишь потому, что вам счастливо удавалось избегать арестов. Но рано или поздно это произойдет, и тогда может случиться самое худшее. Ты отдаешь себе в этом отчет, Элен?
— Ну так вы скажите этим людям, что они лезут не в свое дело. Только, ради бога, не подумайте, что я записалась в коммунисты. Я же не совсем дура. Хотя, честно говоря, в Риме не так уж сложно и свихнуться. Одна погода чего стоит. Жара просто сводит с ума. И жизнь просто бьет ключом. Совсем не такое болото, как в Лондоне. Здесь весело. Но не думай, что я только развлекаюсь. Я большую часть времени отдаю работе. И мистер Ла Троз обещал, что если я еще немного поработаю над своими произведениями, то, возможно, через год он сможет организовать мне небольшую выставку.
Но, что бы там ни говорила Элен, родители все равно переживали. А Лиону пришлось очень долго и неоднократно убеждать своих коллег в том, что дочь его не занимается политикой серьезно. И, несмотря на это, все равно некоторые из них стали сторониться его и даже при встрече старались побыстрее откланяться. Судя по всему, над головой Лиона начали сгущаться тучи.
После отъезда Барбары жизнь мало-помалу начала входить в привычную колею. Барбара пригласила родителей приехать к ней в Штаты на Рождество, и они пообещали навестить ее, если будет время.
Джастина в последнее время чувствовала себя все лучше и лучше. И ее все чаще начали посещать мысли о том, что неплохо было бы вновь заняться работой. Кое в чем Клайд, конечно, оказался прав. Чем дальше, тем больше ее одолевало чувство творческого голода. Ей снова хотелось ощутить запах декораций и кулис, увидеть оттененный светом рампы темный зал, выйти на сцену.
Она бы, конечно, с большим удовольствием вернулась работать в театр, но даже после того, как Клайд объяснил причины своего давнего поступка, а она сделала вид, что все поняла, мысль о работе именно в Лондонском театре претила ей. Она никак не могла забыть профессиональной обиды, нанесенной ей Клайдом, некогда, да, наверное, и сейчас, любимым ее коллегой.
И хотя Клайд в последнее время буквально завалил ее письмами, в которых сообщал, что с удовольствием примет ее в свои профессиональные объятия, и намекал, что для нее имеется одна любопытная ролишка в новой шекспировской постановке «Укрощение строптивой», она твердо решила, что уж куда-куда, а к нему она не пойдет ни за какие деньги.
А не так давно Лион познакомил ее с одним молодым немецким режиссером, который, как оказалось, был давним ее театральным поклонником.
— Я видел вас в «Макбете», когда приезжал в Лондон, — уважительно сказал тот. — Это была потрясающая по силе и мастерству актерская работа. Да, поверьте. Я неплохо разбираюсь в таких вещах. Вы великолепная актриса. Просто великолепная.
Работал он в небольшом боннском театре и с некоторым смущением, — я, конечно же, понимаю, что это далеко не ваш уровень, но все-таки... — предложил Джастине наконец-то попробовать себя на сцене после столь длительного перерыва. Она попросила прислать ей пьесу, прочитав которую, не пришла в особый восторг. Роль, предложенная ей, была не весть что, Джастина привыкла творить в других, почти глобальных масштабах. И все же, подумав, она решила начать репетировать и посмотреть, что из этого получится. Перед началом репетиций Джас честно предупредила молодого человека о том, что если ей не понравится, как пойдет работа, она сразу же уйдет.
«Все-таки, хоть какое-то занятие, — подумала она. — Ведь все равно других предложений нет. Один лишь Клайд. Но об этом не может быть и речи».
В последнее время Джас часто с горечью думала о том, как же быстро ее забыли в театральном мире. Когда-то, лет десять назад, предложения сыпались таким потоком, что она едва успевала отказывать всем, храня верность своему театру. А что теперь? Что-то не видно толп жаждущих заполучить ее режиссеров. И если в первый год после родов предложений было много, то в следующий полноводная река сменилась жиденьким ручейком, а затем и этот ручей иссяк. Они просто устали ждать.
А работать очень хотелось. Волшебная атмосфера театра манила ее. Так хотелось войти за кулисы, надеть королевский костюм, пройти со степенным достоинством по сцене, отдать всю себя этому изнуряющему труду.
И Джас с большим энтузиазмом пришла в боннский театр.
Работать здесь оказалось очень интересно, и Джас проводила на сцене все свое время. Молодой человек оказался чрезвычайно толковым режиссером, а уж она-то знала в этом толк не хуже, чем он в актерах.
Спектакль сделали буквально за три месяца. Успех премьеры оказался просто ошеломляющим. Но банкета по этому поводу устраивать не стали, и не из-за прижимистости администрации. Просто не оказалось денег. Театр был почти любительским, и билеты продавались по такой низкой цене, что едва-едва окупалась постановка. Все работали практически на голом энтузиазме.
И Джастина, подумав, пригласила всех к себе. Дом у них был большой, а Лион отнесся к подобному предложению с пониманием.
Молодые люди с рвением принялись накрывать стол, весело переговариваясь друг с другом. То и дело из разных уголков дома звучал заразительный юный смех. Они организовали даже партию в покер, чтобы отправить проигравшего в магазин за всем недостающим.
Вечер удался на славу. Джастина и Лион вновь почувствовали себя такими же молодыми, как и много лет назад. Они прекрасно отдохнули в этой замечательной компании. И много- много танцевали.
Режиссер смеялся вместе со всеми и осыпал свою «звезду» потоками комплиментов, не забывая, правда, и остальных актеров.
Когда пришла пора расходиться, все стали наперебой благодарить хозяев, на что Джастина, смеясь, ответила:
— Это вам спасибо, дорогие. Вы доставили нам с мужем огромное удовольствие. Я словно помолодела на двадцать лет.
А когда за последними из гостей закрылась дверь, супруги решили продолжить эту вечеринку в одиночестве.
Лион включил красивую лирическую музыку и, нежно обняв жену, повел ее в танце. Он целовал ее, нашептывал ласковые слова, а голос его при этом звучал хрипло, в нем чувствовалось страстное желание. Джас, поддавшись его ласкам, ощутила, как внутри нее поднимается горячая волна наслаждения.
За три последующих после премьеры дня все билеты на спектакль были раскуплены на четыре ближайших месяца. Критика пела дифирамбы гению режиссера, особо отмечая игру актеров. Появление на сцене Джастины Хартгейм произвело фурор. Ей посвящали статьи и целые колонки престижнейшие боннские газеты и альманахи!
В довершение всего, абсолютно неожиданно для Джас, ей передали письмо, доставленное неким респектабельного вида джентльменом средних лет. Посыльный не знал его имени, но вспомнил, что тот говорил по-английски и совсем, — ну или почти совсем, — не понимал по-немецки.
Джас догадалась, кто был этим джентльменом. Конечно же, Клайд. Только Клайд знал, где она сейчас. И именно Клайд не мог связать двух слов на немецком языке. Она вскрыла конверт и вытащила записку, отпечатанную на очень дорогой, превосходной бумаге. Это уже на Клайда похоже не было. Джас нетерпеливо начала читать.
«Миссис Хартгейм, — гласила записка, — я смотрел ваш спектакль и был очарован многогранностью вашей игры. Если вы не слишком заняты завтра вечером, я мог бы приехать к вам домой с целью переговорить о возможном сотрудничестве», — и подпись.
Когда Джесс Мэйджер позвонил, чтобы договориться о встрече, Джастина дала свое согласие.
На следующий день к дому подкатил шикарный лимузин, сверкающий на солнце, и из него вышел импозантный, в годах, высокий и стройный мужчина, одетый в прекрасный дорогой костюм от Джона Филипса.
Он галантно поздоровался с Джас тиной, когда она открыла ему дверь. И, как истинный американец и деловой человек, он тут же перешел к делу.
— Миссис Хартгейм, я — Джесс Мэйджер. Еще раз скажу вам, что с огромным удовольствием посмотрел вашу последнюю работу. Она, несомненно, выше всяких похвал. Не удивляйтесь, что я посещаю любительские театры. Должен признаться, что именно в них чаще всего я нахожу великолепных, но, по иронии судьбы, не признанных актеров. Последние слова к вам, конечно же, не имеют никакого отношения. Я имею в виду начинающих. У меня есть к вам одно деловое предложение. Я всегда считал вас великолепной актрисой, по стечению обстоятельств не успевшей реализовать себя в полную силу своих возможностей. В данный момент я представляю киностудию «Парамаунт», так что можете считать наш разговор официальным обсуждением условий будущего контракта.
Джастина была ошеломлена. Она ожидала чего угодно, только не этого.
— Простите, но боюсь, что не совсем понимаю вас. О каком контракте идет речь?
— В настоящий момент я провожу предсъемочную подготовку к моему новому фильму. Это будет психологическая драма, и в ней для вас есть роль. Что вы скажете на это?
— Но... Я знаю, что в Америке не очень-то жалуют актеров из Европы.
— Чушь, — Джесс махнул рукой. — Посмотрите, все — или, по крайней мере, большинство голливудских звезд — европейцы. Все дело в рекламе. Пусть это вас не волнует. Условия будут самыми благоприятными. Не могу, конечно, обещать сразу многое, но, поверьте, раскошелиться продюсеров я заставлю.
Он улыбнулся белозубой улыбкой.
— А о чем этот фильм? — поинтересовалась Джастина.
— О-о. Как я уже упоминал, это семейнопсихологическая драма. Женщина в