Я знаю, да.
Этот разговор встряхнул меня, заставил разозлиться: на себя, на Пашу, на жизнь, которую я не научилась жить без подсказок. Даже сейчас мне пришлось инструкцию просить! Но, может, это в последний раз? Может, я научусь уже? Потому что… ну пора ведь! Когда, если не сейчас? В семьдесят лет? В восемьдесят? А может быть, сейчас?
Никаких «может быть», — подумала я, и открыла дверь в Пашину квартиру своим ключом. — Сейчас. Пора действовать, иначе мы все друг друга потеряем: я — свою семью, а семья — меня. И никому от этого счастья не прибавится.
Глава 36
Закрыв за собой дверь, я остановилась и прислушалась. Не хотелось бы снова застать гостей. Видеть рядом с Пашей воркующую Инну было не менее больно, чем Тамилу.
Вместо надоевших посторонних, я застала дома Лику, она как раз вышла из кухни в коридор, держа в руке паровую швабру, и застыла при виде меня.
— Привет, зайка.
На моё ласковое приветствие Лика уже привычно насупилась, выключила швабру и поставила её в углу коридора.
— Привет. А ты зачем пришла?
— Подойди ко мне, моя хорошая, — протянула руку, поманила дочку к себе.
Лицо Лики не смягчилось, но привычка — такое дело, на зов она пошла. Ближе, ближе, хмурясь при этом всё сильнее. А я шла ей навстречу, пока мы не оказались рядом. Я приложила ладонь к её щеке, хотела притянуть к себе, обнять. Господи, как же я соскучилась! Но стоило мне прикоснуться к Лике, она вдруг всхлипнула, порывисто прижалась ко мне, лицо на груди спрятала, и крепко-крепко обняла.
— Мам, мамочка, — Лика, чуть дрожа, обнимала меня, невнятно звала, всё повторяя: «мам, мама», а я не говорила ничего, просто обнимала своего ребёнка в ответ.
Лика маленькая еще. Умная, в чём-то сильная, в некоторых жизненных аспектах она даже взрослая. Но при всём этом она — хрупкий, раненный ребёнок. То всхлипывает, то шепчет, обнимает меня до боли крепко, словно прячется от чего-то страшного. И я даже знаю, от чего.
— Всё, всё, тише, родная, я не уйду. Я с тобой.
Лика подняла на меня раскрасневшееся личико, спросила жалобно:
— Правда?
— Правда, — тихо ответила я.
Хоть бы самой не разреветься!
Как же мне стыдно! Детей не только Пашина болезнь надломила, но и наше поведение. Почему мы с Пашей не сумели скрыть от Лики и Глеба наши недомолвки? У других родителей как-то получается не впутывать своих детей в скандалы, а мы с Пашей так крупно… облажались. Иного слова не подобрать.
А еще мне просто невероятно стыдно за то, с каким надрывом Лика еще минуту назад повторяла слово «мама». Действительно, звала меня так, будто я и сейчас не рядом. Она меня, наверное, все эти дни звала, а я была так разбита, что не слышала её. И если бы Соня не спровоцировала наш разговор, не знаю, сколько бы еще длилась эта нездоровая ситуация, в которой бы Лике пришлось играть роль взрослого сильного человека.
— Ты точно не уйдёшь? Мам, точно? Ты сразу скажи! — Лика на полшага отстранилась, принялась сердито тереть ладонями мокрые щеки.
— Точно, — поймала её ладошку, чуть сжала, и сама стала стирать её слёзы. — Ты прости меня за то, что не была рядом. Я хотела, но… — я не стала говорить Лике всё то, что на Соню вывалила: что не нужна семье, что лишь хуже им делаю. Вместо этого повторила: — Я очень хотела быть рядом с вами.
Может, когда Лика подрастёт, я ей всё честно расскажу, как женщина женщине. А жаловаться ребёнку, тем более сейчас — это даже для меня слишком.
— И ты меня прости, мам. Я просто… я так злилась! — Лика снова скривилась, но сдержалась, не заплакала. — И на тебя, и на папу. Но на папу сейчас нельзя злиться, и я… прости, я больше так не буду.
Я снова обняла дочку, поцеловала.
— Всё хорошо, я не обижаюсь. И ты, пожалуйста, не обижайся на меня. Если захочешь, я попытаюсь подобрать слова, и объяснить, почему я себя так вела. Сейчас или потом. Ты, главное, знай: мне не всё равно на состояние твоего папы, я всё время только и думаю, что о вас.
— Ты пришла с папой мириться? Он в офис поехал, там встреча какая-то, — Лика произнесла это с осуждением. — Обещал, что быстро вернётся. Он не за рулём, с работы вызвал водителя. Ему получше стало, но позавчера его сильно тошнило, а сейчас ничего, вроде. Вы же помиритесь?
— Мы попытаемся, — ответила я твёрдо.
Я в любом случае буду рядом с Пашей, и потому что он — родной человек, и потому что люблю. Если Паша не врал мне, и измены не было, мы всё решим, хотя вряд ли я когда-нибудь смогу стереть из памяти Тамилу, снимающую трусы. А если Паша был с другой во время нашего брака… вряд ли я смогу через это переступить. Я, наверное, легко переносила Пашины тоталитарные замашки и дурной нрав именно потому, что знала: я для него — единственная, богиня.