Что ж, нам придется продолжать путь самостоятельно, пока он не вернется или не встретится нам в какой-нибудь из комнат.
Еще несколько дверей, ведущих то в двор, заливаемый дождем, то в салон самолета, то в ледяную пустыню. Спустя какое-то время за одной из них мы вновь встречаем беглеца, с радостным видом движущегося навстречу. Парк, который он быстрым шагом покидает, увядает у нас на глазах, словно осень в нем наступила за одну лишь минуту.
Беглец выходит в коридор и направляется вперед, почти подпрыгивая от нетерпения. Он останавливается у старого настенного канделябра и тянет его вниз, словно рычаг. Раздается еле слышимый звук скользящих плит, и в стене открывается проход. Вместе с беглецом мы поднимаемся по винтовой лестнице и заходим в просторное помещение на самом верху башни.
Наш проводник с любопытством озирается по сторонам, разглядывает обстановку, шарит в ящиках. В столе он находит огромную связку ключей – похоже, именно это он и искал.
На полу, подпирая стену, стоит картина – портрет девушки, написанный весьма причудливым образом. Вы не возражаете, если я заберу полотно с собой, пока его не заметил беглец и не решил сделать с ним что-нибудь возмутительное? Вот и хорошо.
Человек в пальто, гремя ключами, бодрым шагом покидает комнату, но мы пока обождем – в коридоре сейчас будет слишком людно и шумно для спокойной, неторопливой прогулки.
Через минуту шум действительно появляется, набирает силу и начинает двигаться вдоль коридора. Каждые несколько секунд раздается звон связки с ключами и звук открываемой двери, и с каждой новой открытой дверью толпа внизу явно увеличивается. Когда этот сброд добирается до конца коридора, шквал злорадных криков проносится по всей тюрьме – им удается открыть ту самую маленькую дверь, за которой была комната спящего человека и его кошки. Последняя как раз появляется рядом – злая, шерсть дыбом, немного пришибленная, но живая. Она садится рядом и, тщательно вылизавшись, принимается задумчиво разглядывать портрет.
Освобожденные узники что-то громко обсуждают, затем их голоса постепенно смолкают, а через пару секунд в коридоре внизу повисает тишина – такая, какая свойственна помещениям, которые только что покинуло сразу много людей.
Покинув башню, мы направляемся к деревянной двери в конце коридора – теперь бесцеремонно распахнутой и лишенной своей былой таинственности. За ней клубится плотный туман, но шум волн и запах выдает близкое присутствие моря.
Это именно тот момент, когда первый, обычный этап экскурсии заканчивается, а дальнейшее изучении истории переходит на качественно другой уровень – таковы финалы всех драматичных и сказочных сюжетов. Время сделать шаг в неизведанное.
Утро. Ради общего блага
Чью-то волю и свободу нужно отнять, потому что они, воля и свобода, больны, заражены.
Человек плохо помнил, какой была его жизнь до того, как он впал в кому, в которой провел пять лет, проживая тысячелетия за год в клетке своего спящего подсознания. Но теперь, по пробуждении, вся память этих свинцовых эпох с каждой минутой все больше наваливалась на разум. Зачем они его разбудили? Какого гуру и спасителя они в нем могли видеть, если он даже сам себя не спас? Человек медленно брел прочь от пылающей башни на вершине скалы, ступая по морскому побережью, и теплая вода мягко ударяла в ноги, ненавязчиво призывая лечь на спину и позволить ей унести себя прочь – в океан, который примет его и похоронит в своей пучине, освободив от ноши безответных вопросов. Но человек пока колебался, все еще рассчитывая увидеть какой-то другой конец своего пути, финал, который был бы логически завершенным и принес бы катарсис, открыл бы ему какую-нибудь абсолютную истину. Но вокруг была только тишина – никаких ответов, перемен и развязок. Просто очередной день, плавно переходящий в очередную ночь. Человек брел по песку очень долго, но в конце концов устал и лег посреди суши и моря, уставившись в вечернее небо, усеянное звездами. Так он и лежал, а затем сел и смотрел уже на далекий горизонт и такие же далекие волны, почти ощущая себя в центре бушующего в сотнях миль от берега шторма. Достав откуда-то несколько толстых тетрадей и горстку связанных резинкой карандашей, человек принялся что-то писать. Писал он долго, а когда закончил, положил исписанные тетради рядом и снова устремил взгляд вперед. Он не знал, сколько времени так провел, но из транса его вывел звук чьих-то шагов по влажному песку. Он оглянулся. Этот рыжий человек со шрамами на лице был одним из его освободителей – так они, должно быть, себя воспринимали. Его считали мессией, себя почитали адептами, а этого рыжего – пророком. Пророк плюхнулся на песок рядом со своим кумиром и улыбнулся, явно ожидая чего-то. Мессия устало вздохнул и перевел взгляд обратно на море.