— Я, между прочим, это место под студию отдал, а не под пионерскую ночлежку имени Вселенского Хаоса, — вклинился Колька. Гришка опустил гитару, вздохнул укоризненно:
— Такую песню поломал, ирод…
— А моя бабушка тоже казачка, — сообщил один из младших, с обожанием глядевший на Гришку. — Из Зареченской.
Мелехов с холодным прищуром посмотрел на него и, запустив большие пальцы за пояс, сообщил:
— Зареченцы нам — кровники.
— А… — мальчишка сглотнул, моргнул и улыбнулся: — Какие зареченцы? Ой, я ошибся, она из Дальнереченской!
Губы Мелехова зловеще скривились:
— Это ещё хуже.
Мальчишка с испугом повертел головой, но Гришка захохотал, растрепал ему волосы и снова взял гитару наперевес…
…Колька тихо вошёл в преобразившийся зал. Тут работали — двое или трое сидели за пультами, Славка просто стоял у косяка с чашкой чая и вскинул ладонь к губам, когда вошёл Колька — потому что Элли как раз заговорила в микрофон, искоса поглядывая на хронометр:
— Ну что же — это снова мы, радиостанция "Наш дом" — ваш новый друг, спутник и помощник в любых делах и начинаниях! Это мы — а вы оставайтесь с нами ближайшие полчаса или хотя бы пять минут, чтобы послушать одну старую песню — песню для тех, кто ещё не встретил своё счастье или потерял его, но не потерял надежду обрести вновь…
Она кивнула и повернулась к Муромцеву — но увидела Кольку и счастливо улыбнулась, а из контрольного динамика послышался голос женщины, певшей — негромко и печально…
Стены словно бы исчезли. Отложив шлем, Колька пересёк комнату и с поклоном подал руку Элли.
Они кружились в вальсе, и Славка у косяка смотрел на них с улыбкой, обняв чашку ладонями, пока кто-то не сказал:
— Элли, пять секунд! — и она отшагнула от Кольки, резко остановилась… но ещё какую-то секунду он держал её пальцы в своих ладонях.
— С вами снова мы, радиостанция "Наш дом"…
Славка показал в сторону кухни. Колька покрутил головой и, потянувшись, ткнул наверх. Славка кивнул и, вопросительно подняв брови, ткнул себя в грудь. Колька махнул рукой — и они пошли к лестнице.
Но Колька всё-таки оглянулся ещё раз.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:
ОЛЕГ МЕДВЕДЕВ.
ПЕСНЯ КНЯЗЯ.
РАССКАЗ ЧЕТВЁРТЫЙ
ТЕ, КТО СО МНОЙ
1.
— И всё-таки я боюсь провокаций, — упрямо сказал Колька, застёгивая куртку.
— Да брось ты! — его тёзка был неожиданно весел и оживлён. — Они сейчас забились в самые глубокие норы, сидят и нос боятся наружу высунуть!
Вообще в душе Колька был склонен с Райко согласиться. День Жатвы был праздником весьма значимым. В Семиречье официально его всё ещё не отмечали, но это "неотмечание" уже давно мало кого касалось. Вечные слова про силу золотых колосьев и веру в животворящую Мать-Землю Колька знал наизусть, и всё равно — они каждый раз его волновали. И он видел, что и всех вокруг они волнуют, даже тех, кто прожил на свете уже много десятилетий и видел не один День. Да и как не волноваться — если именно День Жатвы приобрёл почти религиозный (насколько это было применимо к землянам) оттенок — после Безвременья с его, казалось, навечно умершей природой — некогда такой прекрасной? Её возрождение для землян было практически мистическим… Поэтому нерешительность Бахурева — почему сразу не объявил этот день праздником, как в Империи?! — в этом вопросе его лично раздражала. Но что в такой день нужно быть очень смелым — или очень глупым! — чтобы испортить людям праздник — это однозначно…