— Ну, хорошо. — В том, как он это произнес, звучала настойчивость. — А чем ты занимаешься в свободное время?
— А вот чем, — ответила я обескураженно, держа в руках кассету с «Ночью страха»[3].
Чего ему от меня надо? Я что, должна доказывать ему свою крутизну, что, мол, между мной и Коулфилдом нет ничего общего?
— А почему ты, собственно, спрашиваешь? — наконец задала я встречный вопрос. — Ты-то сам из какого такого супер-пупер-города к нам приехал?
— Из Мемфиса. Не такой уж он, по правде говоря, супер-пупер. Хотя знаешь, есть там кое-что прикольное. Например, бейсбольные матчи «Мемфис Чикс». Еще можно покататься на коньках в «Мемфис-Молл». А еще там есть парк Одубон.
— Да, звучит довольно круто. Покататься на коньках было бы круто.
— Но, — ответил Зеки с улыбкой, — что имеем, то имеем.
— А почему ты сюда переехал?
— А меня никто и не спрашивал. Тут сплошные косяки.
Он глядел на меня несколько секунд, словно решая, о чем стоит мне рассказать, а о чем не надо. Меня же заинтриговало то, что эта история, по его мнению, нуждается в редактировании. Я поднялась с пола и села рядом с ним на диван.
— У моего отца связь на стороне, — поведал мне Зеки. — Думаю, что у него их сразу несколько, так как одна из его женщин прознала про другую.
— О боже.
— Ну да, и она позвонила нам домой, чтобы разоблачить перед соперницей, только вот трубку взял я. И она рассказала мне про то, какой он форменный мерзавец, как он плохо с ней обращается, и что мне надо с ним развестись и сделать так, чтобы та, еще одна другая, женщина перестала с ним встречаться, и лишь тогда она подумает, стоит ли ей с ним остаться, ну а я, типа: «Мэм, я его сын», а она: «Ой, малыш, у тебя такой тонкий голос», и я положил трубку.
— Не такой уж у тебя тонкий голос, — заметила я.
— Ну, по телефону я стараюсь быть супервежливым, поэтому говорю нежным голосом. Это несложно. Не это меня взбесило.
— Я понимаю, но все же…
— Спасибо за понимание, но дело в том, что я разозлился и пробил ногой дыру в стене, на шум прибежала мама, и я рассказал ей, что происходит. Мы сели в машину и поехали в отцовский офис, и там она принялась орать на него перед посторонними, а потом, короче…
— Что?
— Если честно, я толком не помню. Иногда, когда я сильно нервничаю, я как бы теряю над собой контроль. Словно впадаю в транс, в ушах звон… Все словно в тумане, и мне жарко. И тогда я бываю бестру… деструктивным. Это случается нечасто, понимаешь? Но иногда бывает. Короче, мама говорит, что я набросился на своего папашу и пытался вырвать ему ногтями глаза и что его сотрудникам пришлось стаскивать меня с него и удерживать. Вроде бы они на мне сидели довольно долгое время. Говорили еще, что я бормотал что-то нечленораздельное.
— Господи, Зеки, — сказала я, но в душе почти жалела, что в свое время не имела возможности проделать такое с собственным папашей.
— Папашина секретарша спросила, не вызвать ли полицию, но он сказал ей этого не делать. Что отвезет меня в больницу или типа того, но мама его послала. Собрала вещи, и мы поехали сюда. Здесь живет моя бабушка. Должно быть, мама тут росла, но она никогда толком об этом не рассказывала, да мне и не кажется, что она испытывает хоть какой-то энтузиазм по поводу возвращения. Так что мы здесь, пока мама не решит, как поступить с отцом. Говорит, что мы можем застрять здесь навсегда, а можем вернуться домой через месяц. Короче, сама не знает.
— Да, — говорю я, — хреново.
— А меня, ну я не знаю, меня тянет обратно. Я скучаю по своему дому. Мне ведь надо в конце лета возвращаться в школу, понимаешь? При этом мне не кажется, что было бы так уж здорово, если бы мама просто взяла и вернулась к отцу. Если он по-настоящему не исправился. Но сколько времени может понадобиться на исправление такому человеку, как он? По-моему, довольно много.
— Мой отец ушел от нас, — сказала я Зеки. — Два года назад. От него залетела его секретарша, и он сообщил об этом маме за несколько дней до годовщины их свадьбы, так как секретаршу бесило, что он не сообщает об этом маме. И вот через несколько дней он с этой теткой уехал куда-то на север. Думаю, он планировал это заранее. Получил перевод по работе. Наверное, с повышением. Не знаю. Он все повторял: «С чистого листа, с чистого листа», но имел в виду себя и эту тетку, да еще этого тупого младенца. У них девочка. И знаешь, как они ее назвали?
— Как?
— Фрэнсис. Так звали мою бабушку, его мать. Я никогда ее не видела, поскольку она умерла, когда я была еще совсем маленькой. Тем не менее это же и мое имя.