— Как хорошо, что вы вспомнили…
— Давайте выпьем за ваше возвращение. — Михаил поднял рюмку, посмотрел янтарную жидкость на свет, и две рюмки сошлись над столом, тихо звякнув.
Они выпили коньяк не маленькими глоточками, а залпом — уж очень хотелось расслабиться, — и Зинаида Ивановна тут же налила еще. Михаил Анатольевич улыбнулся:
— Верно! Давайте еще по одной!
Но после второй рюмки Зинаида Ивановна вдруг расплакалась:
— Я… мне… было так тяжело… Даже не тяжело, а обидно… Простите меня, милый Михаил Анатольевич, но я проклинала вас, думала, что это вы упрятали меня за решетку. Как он мог! Как он мог… он же знает, что это не я убила…
Михаил Анатольевич встал и пересел к ней на диван. Ему очень хотелось защитить и успокоить рыдающую женщину. Он и защитил ее, обнял, притянул ее лицо к себе, отнял от глаз ее ладони. Глаза ее были закрыты, из-под опущенных век катились слезы; прозрачные капельки, расползаясь по еле заметному пушку на щеках, стекали к уголкам губ. Он нагнулся и поцеловал ее. Она тут же ухватила его за шею и зарыдала с новой силой.
Продолжая целоваться, они склонились на диван. Руки Михаила Анатольевича гладили ее тело под тканью льняного платья. Груди у нее были большие, мягкие, не такие, как у Женьки, мелькнуло у него в голове, и Женька никогда не обнимала его так крепко ногами, никогда так крепко не прижимала его к себе… Это было последнее сравнение с женой, а дальше сравнивать ему было не с кем, потому что все его сознание заполнила Зинаида Ивановна, Зина, Зиночка-а… А-а-а!.. Это было как вздох томления по воздуху, по свободе, как будто до этого времени ты задыхался, дышал вполгруди и вдруг вздохнул полными легкими. Вздохнул и замер от счастья — в раю.
Зинаида Ивановна, лежа под ним, улыбалась сквозь слезы и ласково гладила его пониже поясницы: слава богу, он ранен не туда…
А потом, уже стоя под душем, Михаил Анатольевич мучился:
«Ну какая же я свинья! Нашел время для адюльтера! Да еще с кем — со свидетелем! Что сказать Женьке? Ведь она тут же почувствует».
— Михаил Анатольевич! Вы отбивные будете? — спросила из-за двери Зинаида Ивановна, хлопоча на кухне.
— Буду! — буркнул Михаил Анатольевич и выключил душ.
За столом они старались не смотреть друг другу в глаза. Михаил Анатольевич ел отбивные, кстати сказать, очень вкусные:
— С чем это мясо?
— Нравится? — просияла Зинаида Ивановна. — Это кумин, такое пряное растение из Индии. Я люблю ходить по рынкам и всегда покупаю разные специи. Они украшают жизнь.
Михаил Анатольевич обратил внимание на то, что на столе стояли какие-то диковинные деревянные груши, заткнутые пробочками из кожи.
— А это что?
— Ой! Это такие маленькие среднеазиатские тыковки. Вы были в Самарканде? Город такой пышный-пышный. Видели дворец Тимура? Вот перед самым дворцом продают эти тыковки. Когда они высыхают, в них насыпают специи. — Она стала поочередно поднимать тыковки и трясти. — В этой соль, здесь кумин, в этой карри, а сюда я насыпала красный перец, очень жгучий. Хотите попробовать?
Михаил Анатольевич все с удовольствием пробовал. Было очень интересно, очень любопытно жила эта женщина, в свое удовольствие, с тысячью разных мелочей, все собирала в свой дом, как пчелка, и о каждой мелочи с радостью рассказывала ему. Казалось, вся ее жизнь состояла из этих мелочей и все эти мелочи она спешит передать ему, поведать о всех своих привычках, о том, что она любит, чего не любит, как жарит котлеты и лук, а потом все смешивает. Чепуха? Болтовня? А Михаил Анатольевич отдыхал. Ему было с ней необыкновенно легко. Некоторые люди терпеть не могут канареек в клетках, а другие, наоборот, без канареек жить не могут, у них потребность слышать, как те в неволе поют.
Однако пора приниматься за дело. Михаил Анатольевич поел, Зинаида Ивановна, стоя спиной, мыла посуду, часто оборачиваясь и улыбаясь.
— Зина… Зинаида Ивановна…
Она обернулась:
— Лучше Зина.
— Нам пора уходить. К кому тебя еще можно отвезти? Кроме той подруги, у которой ты жила, у тебя есть кто-нибудь?
Через час они вышли из подъезда, и Михаил Анатольевич нес ее чемодан.
Теперь, когда Болотова мертва, Евгении нужно убить ее во всех отношениях, в том числе и в нравственном. В некотором смысле это самая страшная смерть.
Но она передумала посылать дискету в Генпрокуратуру. Те получат, просмотрят и дело замнут — честь мундира дороже. А вот если этот спектакль покажут по центральному телевидению, то будет скандал.