Мужчины от такого неожиданного выверта мысли растерялись, и Евгения смотрела на них, как на бедных Йориков.
— Нет, Мокрухтин, конечно, не Шекспир, — поспешила уточнить она. — Это обыкновенный маленький смертный негодяй. И поскольку он маленький, то и воля у него маленькая, но достаточная, чтобы мы уловили ее. Улавливаете?
И Герман тут же догадался:
— Завещание.
— Совершенно верно: завещаю похоронить меня на Калитниковском кладбище рядом с могилой горячо любимой матушки. Вот об этом и рассказал господин Авдеев господину Соколову; и еще нечто, что подвигло их на быстрые похороны Мокрухтина. Что это может быть? Только одно: что архив может быть найден в результате похорон. На этом и заканчивается воля покойного.
Антон перестал жевать; щеки у него были раздуты, а белесые ресницы моргали. Он что-то хотел спросить, но мешал полный рот.
— Антон Алексеевич, не надо ничего узнавать про Авдеева. Я все уже знаю.
— Теперь второе, — продолжала Евгения, довольная тем, как мужчины внимают ей. Да и какой бы женщине это не понравилось? — Михаил Анатольевич говорил, что тело Мокрухтина хотели забрать и раньше так называемые друзья, но он не давал разрешения в интересах следствия. Какие там были интересы, я понятия не имею, но Генеральная прокуратура вдруг тело выдает. Причем выдает уже после того, как Соколов побывал у Авдеева. Вот интересный факт, — очнулась она и посмотрела на мужчин, — не правда ли? Как вы считаете?
— Мы ничего не считаем, мы слушаем, — сказали столпившиеся у барьера. — Продолжайте, Евгения Юрьевна.
Евгения тряхнула волосами, взяла непонятливых за ручку и обвела вокруг барьера.
— Исходя из вышеизложенного, можно сделать вывод, что у господина Соколова есть рычаги влияния на Генеральную прокуратуру и, следовательно, нам надо быть особенно осторожными.
Евгения опять замолчала, задумалась. Тряхнула аккуратным каре:
— Дело Мокрухтина мне не нужно. А вот дело Огаркова доставьте, хоть ночью! И мы завтра найдем архив!
— Может, архив в могиле матери? — предположил Антон.
Евгения отмахнулась:
— Не делайте из Соколова дурака. Он уже на кладбище все обшарил. И ничего не нашел. Как, впрочем, и я. Если все так просто, он бы не стал хлопотать о выдаче тела Мокрухтина. Значит, решение нетривиальное. Впрочем, как и с дверью.
Михаил Анатольевич закончил писать показания Зинаиды Ивановны, когда уже стемнело, спрятал дело в сейф и опять поехал к ней за утешением.
Герман в машине аж заждался, когда тот уйдет, поэтому доставил дело Огаркова только к ночи.
Евгения листала дело на кухонном столе.
Первый допрос Зинаиды Ивановны.
Второй допрос.
Третий…
Она смотрела на числа: допросы шли непрерывно, каждый божий день. Напоминало ей это сны Веры Павловны.
Первый сон.
Второй сон.
Третий…
Одно и то же, одно и то же… Жизнь есть сон. И почему у Чернышевского возник этот вопрос — что делать? Интеллигентный Михаил Анатольевич сразу на него ответил.
В показаниях Зинаиды Ивановны ничего интересного для них не было, но Евгения Юрьевна внимательно изучала эти страницы. Герман сидел рядом и одним глазком посматривал на нее. Ему была очень интересна ее реакция. Если она вычислила, о чем Авдеев говорил Соколову, то как допрашивал Михаил Анатольевич Зинаиду Ивановну — и подавно вычислила.
На губах у женщины появилась едва уловимая ироническая улыбка: она все понимала, все прощала и была абсолютно спокойна.
«С чем же связано это спокойствие? — спрашивал себя Герман. — С тем, что она как бы умерла для него, а он — для нее, или с их взаимным отчуждением? — Герман решил, что второе. — Отчуждение возникло еще при жизни, когда она убила Мокрухтина и скрыла это от мужа. Нет, еще раньше. Если бы не было отчуждения, она бы мужу Призналась».
Как только он до этого додумался, то понял, что его интерес к Евгении Юрьевне не только профессиональный, а еще и чисто человеческий. За этим открытием последовало и другое: не только чисто человеческий, но и мужской.
«Вот так, Герман Генрихович! — Он опять покосился на Евгению, сосредоточенно изучавшую дело. — Эта женщина тебе нравится».
— Знаете, что я думаю, — оторвалась она от страниц. — Этот старик Самсонов не так безумен, каким хочет показаться Михаилу Анатольевичу. Вот смотрите: сам себе задает вопрос — что такое музыка? Сам себе отвечает: последовательность частот. Все правильно. И тут же атомная подводная лодка в Нагатинском затоне. На полном серьезе… Вам это ничего не напоминает?