— Пойдемте.
Они вышли из могильной ограды и направились к Антону. Евгения снова включила плеер, поднесла его вплотную к нишам и пошла вдоль стены. Один ряд, второй, третий — мелодия кончилась. Евгения растерялась: неужели она ошиблась?
И вдруг из стены прозвучал аккорд:
— Да-дан!
Дверца ниши прямо напротив могилы Мокрухтина откинулась так неожиданно, что Евгения еле успела отшатнуться, чуть не получив по лицу. Герман бросился к ней, сунул руку в ячейку колумбария и вытащил урну.
Праха в ней не было. В вазе, похожей на греческую амфору с двумя ручками по бокам, лежали документы. Герман вынул их и стал рассовывать бумаги по карманам. Пустую урну вернул на место.
Дверца ячейки защелкнулась; операция по изъятию архива была завершена.
Уже уходя, Евгения оглянулась на нишу, в которой лежали документы; под ней не было эмалированной таблички, как под остальными. Прямо на чугунной литой дверце читалось:
«Беляев Аркадий Николаевич. Член РСДРП(б). 1889–1930»
Мокрухтин выбрал все точно: и нишу рядом со своей будущей могилой, и дверцу, которую не своруют, потому что она именная, и Аркадия Николаевича, который умер так давно, что родственники его рассеялись по стране, если вообще таковые были. Раз кремировали, их могло и не быть. Хоронил профсоюз или партячейка, на заводе отлили чугунную дверцу, закрыли, на том и забыли.
Мокрухтин высыпал прах члена РСДРП(б) на землю, а ветер и дожди довершили дело.
К выходу Евгения повела их другой дорогой — мимо могилы матери и бабушки. Она чуть замедлила шаг, повернула голову к памятнику и одними губами едва прошептала:
— Спасибо.
Никто ничего не услышал, кроме, конечно, Германа. Но он и виду не подал, только про себя отметил: Ильина Вера Васильевна — мать, а Ильина Анна Петровна — бабушка, та самая, которая дворянка. Теперь они будут покоиться на одном кладбище вместе с Мокрухтиным. Такой парадокс!
По дороге на дачу Антон сказал:
— Ну конечно! Как я раньше не догадался! Все зависит от силы звука. Плеер — это вам не оркестр. Поэтому она и не открылась.
Евгения лишь улыбнулась: хорошая мысля приходит опосля.
Евгения долго не могла уснуть, все ворочалась в кровати, переживая события ушедшего дня. Наконец встала, оделась, спустилась по лесенке вниз и села на крылечке.
Антона и Германа целый день не было; забросив ее на дачу, они исчезли до вечера. Евгения догадывалась, чем они занимались: изучали архив Мокрухтина.
Вечером мужчины появились — веселые, радостные, сели за стол на кухне, разрешив Лентяю лечь рядом с ними, по очереди наклонялись и трепали его за холку, всячески выражая ему свое расположение, как будто это он нашел архив. Евгения думала, что это в общем-то правильно — не станут же они ее трепать за холку? Но про архив ей ничего не говорили, а она не спрашивала, хотя и умирала от любопытства.
«Может, от этого и бессонница? — думала она, глядя на темный сад, проколотый светом звезд. — Тогда попробуем проникнуть в архив силой мысли».
Водолаз черным шаром раздвинул, шурша, траву, подкатился к ногам и расплющился — лег. От него резко пахло полынью. Евгения сразу поняла, в каком углу сада он возился. Так неужели она не догадается, что в архиве?
«Ну, во-первых, там все подлинники договоров с различными фирмами. Цена им — миллион. Во-вторых, два договора с Зинаидой Ивановной. Их стоимость, конечно, намного меньше, но для самой Зинаиды Ивановны они бесценны. А вот видеокассет там нет», — это она отметила, когда Герман рассовывал бумаги по карманам.
Но она видела какие-то фотографии.
«На снимках, скорее всего, Соколов — анфас, в профиль и в разные периоды жизни. Неужели это так обрадовало Ежика? В принципе он знает, что Михаил Михайлович — это Олег Юрьевич. Для Ежика установить, кто такой Олег Юрьевич, несложно. Отчего же так много ласки получил Лентяй? Ежик даже косточку из борща вынул и дал ему».
— Лентяй, а Лентяй, — потрепала она пса за холку — ты почувствовал, как тебя сегодня любили?
— Ррр…
— А знаешь почему? Потому что ты нашел нечто, что важнее даже косточки из борща. Не станут же они так сиять только оттого, что убрали Соколова? Нет, Соколов жив. А они сияют. Значит, дело не в Соколове.
— Ррр…
Сдавленный смех раздался за спиной Евгении; Герман слышал, как она вышла из комнаты, выглянул из открытого окна — женщина сидела на крылечке, — как тогда, на ее даче. Он тихо спустился и сел на ступеньку повыше — так тихо, что она, занятая своими мыслями, ничего не услышала, хотя он находился в метре от нее.