Буланова на кассетах, конечно, быть не должно, но вдруг есть какие-то другие материалы, о которых он не подозревает? Поэтому Герман и искал архив Мокрухтина.
Аудиокассеты его не интересовали: блатные песни и Высоцкий. И потом, телефоны Буланова и дома, и в банке Герман проверил — жучков нет, а значит, и прослушки нет. А вот «Элегия» Массне в карманном плеере на полке его заинтересовала, потому что никак не вписывалась в образ уголовника. Герман хмыкнул: такая мелодия — очень кстати в данный момент. «Ах, где же вы, дни весны, сладкие сны, юные грезы любви…» На помин души.
Внезапно бар затрясся. Мотор выключился и стал бить в стену. Фужеры зазвенели. Потом все стихло. В ответ из соседней квартиры кто-то забарабанил кулаком. Это было настолько неожиданно, что Герман выхватил пистолет.
«Иди в болото», — прочел он по стуку и прыснул, пряча оружие. Кто это? Сосед, наверное.
При помощи детектора пустот Герман проверил стены, пол, потолок — и ничего похожего на тайник не обнаружил. Пора было закругляться. Он вышел на балкон, сдернул с крыши стропу и смотал ее.
«Отрицательный результат — тоже результат», — думал Герман себе в утешение, открывая входную дверь. Запах духов незнакомки преследовал его, когда он спускался по лестнице, и только на улице растворился.
Евгения не почувствовала, как заснула. Боялась закрыть глаза, сопротивлялась сну, как могла, — и вдруг спит. Спит и осознает, что спит.
От напряжения она вся вспотела, ей стало жарко, душно — она стоит посреди пустыни, стоит и смотрит на бесконечные желтые пески.
Кругом пески. И выхода нет.
Пересечь пустыню она не может. Куда идти — не знает. Воды нет. Если бы хоть немного воды найти — и она бы пошла, поплелась, поползла. Все равно куда. Только бы уйти отсюда. Глаза режет от яркого света, они начинают слезиться, вот она уже ничего не видит, и ее тело медленно оседает на горячий песок. Последнее, что промелькнуло в сознании, — конец.
Вдруг ее тело вздрогнуло, покрылось мелкими мурашками, и Евгения почувствовала, что упала не на раскаленный песок, а в бегущий поток прохладной воды.
Спасена.
Она открывает глаза и видит, что река несет ее опять к пустыне. И она — это не она, а сама река, пробующая преодолеть преграды из барханов, и воды в ней остается все меньше и меньше, она лишь мечется в песках и только впитывается в них. И она понимает, что ей не перебраться через пустыню привычным способом — либо исчезнешь, либо превратишься в застойное болото.
Тут по воде пошла легкая рябь, прошелестел ветерок, словно погладил ее.
— Дай мне перенести тебя. За пустыней ты прольешься дождем и снова станешь рекой.
— Господи! — взмолилась она. — Но как же я смогу остаться той же самой, какой была до этого?
— Ни в том, ни в другом случае ты не сможешь остаться такой же: если сделаешь — изменишься, не сделаешь — тоже изменишься. В первом случае — будешь жить, во втором — нет. И себя сегодняшнюю ты только потому принимаешь за самое себя, что не знаешь, какая часть в тебе является существенной. Ты не знаешь, что в себе самой боишься потерять.
В знойном мареве пустыни перед Евгенией неясно проявилось чье-то лицо, да и не лицо вовсе, а какой-то звериный оскал. Но она узнала его.
Евгения заметалась в постели, ее начал бить озноб.
«Смотри наверх!» — приказала она себе.
Высокое голубое небо. Совершенно чистое. Прозрачное. Ни облачка.
Ее обняли ласковые руки матери, подхватили, подняли и понесли ввысь. А потом умчали далеко-далеко и бережно опустили.
И пошел дождь…
Евгения проснулась совершенно здоровой.
— Что с тобой случилось? — спросил Михаил за завтраком.
Она вынула из тостера подрумяненный кусочек хлеба и спокойно стала намазывать его маслом. Масло таяло, впитываясь в ноздреватую поверхность. Сверху прижала пластинку сыра.
— Я поняла, — задумчиво сказала Евгения, глядя перед собой на Крымский мост, — что путь, по которому должен следовать поток жизни, записан на песке.
— Устала? — предположил Михаил.
— Устала, — тут же согласилась она.
— А с машиной что? Почему ты ее бросила? Я ее спокойно завел. Двигатель работал как часы.
— Мне кажется, опять бензонасос, — соврала Евгения. — Машина остыла — и ты завел. Я тебе говорила — надо английский бензонасос поставить. А с этим так и буду мучиться. Хорошо еще в центре. А если где-нибудь за городом?