— В понедельник.
В понедельник Мокрухтина и убили.
— А в какое время?
— Утром.
— Где?
— У себя в министерстве.
Завадский перевернул несколько листочков в записной книжечке. Со слов телохранителей Мокрухтин заходил в церковь Всех Святых на Кулишках, а не в Минтопэнерго.
— По какому делу он заходил к вам?
Гражданина Полозкова начал бить озноб.
— Ну! — подталкивал его капитан. — Не жмитесь! Чистосердечное признание облегчит вашу душу.
Боров выжидательно смотрел на капитана: станет ли тот сообщать кому следует, где был в рабочее время замминистра и муж гражданки Полозковой? Завадский с ходу понял потаенные думы допрашиваемого свидетеля и показал глазами, что зависеть это будет от самого Геннадия Аристарховича. Будет тот сотрудничать со следствием — никто ничего не узнает, а будет выкобениваться — дело примет огласку. Вот такой коленкор.
Полозков склонил голову, мол, все осознал:
— По поводу трубы.
— Какой трубы? — не понял Завадский.
— Нефтепровода, который идет к Новороссийскому терминалу.
Капитан смотрел на Полозкова с недоумением:
— А при чем здесь Мокрухтин?
— При том, что он ждал подхода либерийского танкера под залив. Мы согласовали детали, и все.
— Какой танкер, вы сказали? Либерийский?
Завадский лихорадочно вспоминал государство под названием Либерия и нервно тер мочку уха. Где-то он что-то слышал, но вот что?
Для Смолянинова же все, что лежало между Тихим и Атлантическим океаном, было как на ладони и хорошо знакомо: южное море, палящее солнце, голубое небо над тропиками, корабль под парусами, где «вьется по ветру Веселый Роджер и люди Флинта песенку поют», «Пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рому!». А вслух Завадскому сказал:
— Не заостряй на этом внимания. Я потом объясню.
— Ну что ж, Геннадий Аристархович, подпишите вот здесь протокол, и пока вы свободны. Можете идти. А с Зинаидой Ивановной у нас отдельная беседа получится.
Дрожащими руками замминистра стал застегивать пуговицы белой сорочки, застегнул все — рубашка наперекосяк, сквозь ткань просвечивают складки жира, расстегнул — и по-новой; пуговичку в петельку просовывает, а сам на Завадского смотрит, тот в свою очередь на него уставился — нервирует, как кобра.
Смолянинов в дело не встревал, предоставив инициативу оперативнику. Что касается технологии «отжима» информации, то капитан, как успел убедиться следователь, лучше него ориентируется, как такого человечка в стиральную машину засунуть, в какой момент центрифугу включить и когда выключить, чтобы не повредить содержимое.
— До свидания, — буркнул Геннадий Аристархович, дверь хлопнула, щелкнул замок.
Капитан и следователь повернулись к молодой женщине, до сих пор пребывавшей в состоянии шока.
— Ну-с, Зинаида Ивановна, как вы познакомились с господином Мокрухтиным? — последовал первый вопрос капитана. — Только не рассказывайте, что живете с ним в одном подъезде.
Женщина молчала, переводя взгляд с одного мужчины на другого, и покусывала губы. Когда ее взгляд остановился на Смолянинове, тот понял, что говорить она будет с ним.
— Вы раньше с Мокрухтиным познакомились или с Полозковым? — спокойным ровным голосом без игривых интонаций спросил Михаил.
Зинаида Ивановна кивнула, разметав по плечам льняные волосы.
— С Мокрухтиным? — уточнил Михаил.
Еще кивок.
— А с Полозковым как?
Женщина опустила глаза.
— Мокрухтин познакомил? — догадался следователь.
— Да, — подала голос женщина. — Он сказал, что этот человек ему нужен и я должна быть с ним любезна.
— А Полозков знает, что Мокрухтин жил в этом же доме?
— Нет. Мокрухтин представил нас друг другу в ресторане.
Михаила больно резанула фраза, сказанная женщиной. «Представил нас друг другу» — такой оборот обыкновенные проститутки не употребляют. На вид ей лет двадцать шесть, чуть младше Евгении. Черты лица тонкие. Явно образованна. Какой-то институт. И не только у нее, но и у родителей. Второе или даже третье поколение. А зарабатывает своим телом. Мокрухтин подкладывал ее под нужных людей и платил за них. Вот откуда столики за триста долларов, стенка тысяч за пять, мягкие велюровые кресла, диваны двуспальные и полуторные, кушеточки, пуфики, подушечки — все однотонное — гарнитур. Он поднял голову к потолку. Люстра — модерн! — дымчатое стекло, по конструкции напоминает ленту Мёбиуса, такие же бра с двух сторон дивана и торшер в углу у кушетки. Дорого, стильно, со вкусом. Только зачем все это, если такой ценой? И он снова обратился к женщине: